Отправлено: 17.09.23 00:54. Заголовок: Классический театр "Оркестр Казимира Ижевского"

 Отправлено: 17.09.23 01:04. Заголовок: - Меня от вас тошнит..

- Меня от вас тошнит, - безапелляционно заявляет Казимир, молча просмотрев всю репетицию, - в середине этого действа, я подумал, что вы все сдохли, до того жалко вы звучали.

Волосами длинными раздраженно взмахивает, в попытке собрать их в пучок, но ничего не выходит, и он психует, швыряя резинку куда-то в угол. Теперь пальцами в волосы свои зарывается. Все знают его стиль. На его сложный характер никто не обижается, по крайней мере, почти никто. Если он смотрит на себя со стороны, как обычный человек, то самому себе хочется начистить лицо. Но он музыкант. Он тот дирижер, что заслужил мировое имя, но бросил все, ради того, чтобы поднимать с колен этих бездарей. И он поднимет. Верит он даже больше в себя, чем в них. Нэс всегда хмыкал от уверенности в себе Казимира, впрочем, в ответ получал усмешку, что зеркалила полностью. Жан, конечно, был, куда мягче. Хоть Казимир иногда и встряхивал того за грудки с шипением, что тот, мать его, куда талантливее даже такой звезды как Казимир Ижевский. Это, кстати, цитата. Именно так он о себе и говорил в третьем лице. Он мнил себя царем, он мнил себя едва ли не Божеством. Но и другие в рот ему заглядывали. Так было всю жизнь, уж простите за подробности.

- У меня от вас разболелась голова и душа, - пафосно, высокомерно машет он руками, - выметайтесь. И, если завтра вы не станете играть лучше, я распущу вас всех к черту и наберу тех, кто может слушать и внимать к гению.

Он буквально шипит, пока все собираются тихонечко, стараясь не взбесить его еще больше. Он же провожает всех жгучим, словно кайенский перец, взглядом.

- Танака! – громкий голос его разрезает тишину, - ты была самым отвратительным элементом и теперь собралась дома отдыхать? – сверкает в нее беззащитную своими строгими глазами, - тебе придется остаться.

Он все еще провожает остальных, даже почти мило с ними прощается, пусть и выказывая свое недовольство. И уже, спустя пару минут, они с Наоки Танакой оказываются наедине. Вновь. Она слишком часто оставалась «после». И он третировал ее еще хуже, чем во время прогонов, репетиций, выступлений. Возможно, поэтому она смотрит на него так испуганно, но при это даже слегка… раздраженно?
Он шумно вдыхает воздух. Ему бы себя в руках держать. Когда он своим друзьям поведал о том, как тянет его к виолончелистке, то Нэс сказал, чтобы он действовал, а Жан потупил взор и сказал, что, возможно, это неправильно. И сам Казимир разрывался меж этими мнениями еще до того, как их озвучили его друзья.

А сейчас взглядом буквально съедал ее опустившиеся от грусти плечики, и как она просто ожидала своей участи, своей порции того, чтобы ее отругали с особым смаком. А уж в этом Казимир был профи. И обычно проходился по Наоки так, что стены плакали солеными слезами.

- У тебя же талант, ты в курсе? – впервые говорит он ей такие слова, - почему ты зажимаешься?

Он всегда строг, всегда высокомерен, всегда такой статный засранец с палочкой дирижера. Он даже с хомяком, что ему, шутя, подарил Нэс, вел себя так требовательно и пафосно. «ну и что ты не собираешься есть морковь, ты, ничтожество?». А потом хомяк умер. И Казимир огорчился так, что Нэсу и Жану пришлось его отпаивать и даже обещать нового хомяка, но Казимир сказал, что больше никогда. Они потом втроем нетрезвые весьма хоронили хомяка на заднем дворе дома, что снял Казимир. Жан кривым почерком делал табличку. А Нэс выстраивал могилу.
Возможно. Возможно! Это был самый трогательный момент в дружбе талантливого самовлюбленного засранца в лице Казимира, красавчика в окружении красивых людей, доброго засранца Нэса и зажатого, скромного, ленивого, но самого талантливого среди всех Жана.

- Ты знаешь, почему я весь оркестр ругал? Из-за тебя, - подходит к ней близко, катастрофически близко, - -потому что смотрел только на тебя, а ты зажималась. Почему я смотрю только на тебя? Что ты делаешь, Танака, что я взгляд от тебя оторвать не могу?

Впервые он говорит с ней так. Откровенно, даже порочно. Впервые он касается пальцами ее щеки, и смотрит так глубоко. И так откровенно.

- Руки держи на коленях, - властным тоном, что знаком всем.

Он возвышается над ней, словно каменный идол, взглядом прожигает. Кончиками пальцев, едва касаясь, ласкает каждую черточку ее нежного личика, опускаясь ниже к лебединой шее.

 Отправлено: 03.02.24 00:51. Заголовок: Наоки с машинальным ..

Наоки с машинальным равнодушием запивает кофе антидепрессанты. Она встаёт на работу, делает домашние дела – всё, как полагается…но ощущает себя не лучше зомби, коего по недоразумению разбудили посреди вечной блаженной спячки. С Мином она не делится этим своим состоянием, да он, откровенно признать, и не спрашивает. За что она лишь странно благодарна жениху, что мыслями весь романтически витает в своей рыженькой секретарше. Он так забавно силится пылкие и для Наоки очевидные симпатии скрывать – то ли от самого себя, то ли от неё, то ли от Хайди…а у Наоки мало сил осталось для того, чтобы усиленно подыгрывать в бессмысленную игру в расшаркивания с джентльменом и прекрасной дамой, где она вечная невеста и никогда – жена. Они ведь с Мином не поженятся. И оба это явственно понимают, зачем-то продолжая иногда будущую свадьбу с праздной леностью обсуждать. С каждым днём всё реже, оба с молчаливой благодарностью, мол, спасибо, что это взаимно, раз уж мы друг другом не болеем. О своём вечно ровном и в меру депрессивном настроении она рассказывает только Амаре, когда они неизменно болтают о своём, о девичьем. Состояние Амары также оставляет желать лучшего. И в этой мягкой, ставшей привычной депрессивности, они друг друга всегда поддерживают и понимают. Бруклин не может понять, он наворачивает вокруг Амары нервозные круги да подаёт ей отчаянные сигналы бедствия, но…есть вопросы, где мальчикам не понять сложной женской душевной организации, как бы они не силились.
Весь упадок сил, конечно, не может не сказаться и на её игре на обожаемой виолончели. Наоки репетирует, словно одержимая, не позволяя себе ни спуску, ни отдыха, частенько оставаясь в тёмных ночных стенах театра совершенно одна. Но ничего не выходит. Она невольно раздражается и, кажется, скоро будет есть хоть как-то поддерживающие её желание не опустить руки таблетки вместо обеда, ужина да завтрака. Она себя не узнаёт и перестала наряжаться. Раньше на репетиции ходила, как в театр – в дивных, тяжёлых вечерних платьях томной и нежной принцессы. В последнее же время ей каждый жест и движение даётся с такой тяжестью, будто она вагоны разгружает. В ней совершенно нет огня, и всё, что остаётся, это любоваться столь пугающим и гениальным дирижером, который на чём свет стоит её вполне справедливо распинает. Интуитивно она понимает – Казимир бы легко вдохнул в неё жажду жизни. Но Наоки саму себя по рукам и ногам сковывает рамками, условностями да мнимыми приличиями. Также, как это с самим собой проделывает Мин. Зачем?.. Ни один из них бы не ответил. В то время, как они, при всей взаимной и почти что родственной симпатии забыли, как давно делили постель. Мину также наплевать, не спит ли его невеста с кем-то, как ей всё равно, не берёт ли он рыженькую секретаршу на пафосном дубовом столе. Наоки обожает Мина равно, как им не болеет. А он обожает и не болеет ею. Кому-то рано или поздно нужно набраться храбрости прекратить сей очаровательный фарс.
Казимир же вполне ожидаемо велит ей задержаться для очередных разборов полёта, а в её глазах невольно пробегает некоторое непозволительное… раздражение. Вовсе не от справедливых упрёков. Но оттого, что созерцать его каждый день – пытка для её сердечка. У неё кровь в жилах стынет и горит, когда ночами она едва ли не в слезах почти физически представляет себе его прикосновения и почти плачет, не желая просыпаться от этих снов и погружаться в серую реальность. Ну а в реальности Наоки ни раз подмечала, как молоденькие девушки задерживались с Казимиром после выступлений…а о его многочисленных и мимолётных циничных интрижках ходили легенды. Она не задумывалась, сколь эти легенды были правдивы. Какая разница? Ей всё равно никогда не дотянуться до этого солнца в венце заслуженной славы, сжигающего всё на своём пути. И уж тем более какой-то робкий цветочный росток, в её скромном лице. Наоки себя считает обычной…а он говорит, у неё талант. Она начинает волноваться, запинаясь, залившись румянцем из-за того, что тянет едва ли не весь оркестр назад своими то депрессивными, то мечтательным глупостями.
-Сэр...простите, что впустую трачу время столь талантливого руководителя, как Вы, да ещё и тяну всю группу назад...это ужасно, я...мне лучше уйти, раз всё настолько... безнадёжно.
Она ужасная бездарность. Не потому, что не может хотя бы попытаться раскрыть свой талант, чего он так яростно требует, зачем-то продолжая в неё верить...но она будто бы проживает не свою жизнь, просыпается нехотя, вяло возит ложкой за завтраком в приготовленной ею же столь привычной и оттого ставшей тошнотворной овсяной каше с клубникой. Мин чаще всего старается перекусить с ней перед тем, как вновь спешит в свой офис, даже слегка изводит её напускным позитивом, мол, у нас всё прекраснее не бывает. Когда оба давным-давно забыли, когда в последний раз вместе валялись в кровати, что в плане секса, что в плане обнимашек. Он зачастую приходил под утро, а она в это время лишь засыпала после изматывающих репетиций. И оба глупо себе врали, будто всё наладится, когда Мин уже нашёл свою причину. А Наоки...она ощутила удушливую пустоту от осознания...ей не хочется истерить и даже завидовать охватившим Мину чувствам, ненавидеть ту, рыженькую лисичку...нет. Она мысленно апатично улыбнулась и условно дала себе с Мином ещё месяц. Тактично предоставляя ему возможность расставить точки над "и" самому, не желая тревожить его мужское эго тем, чтобы первой мягко подвести к мысли об их очевидном разрыве. Наоки хотелось бы верить – они смогут остаться друзьями, ведь Мин стал ей весьма близким, можно сказать, другом и практически братом. Только вот страсти меж ними не вспыхнуло. До встречи с Хайди он и сам бы, возможно, с трогательным безразличием пожал бы плечами - многие так живут. А Наоки так жить не желает.
Казимир вдруг выдаёт откровенную тираду – и она немеет, осмысливая, что он только что сказал, не примерещился ли ей некий скрытый смысл. Но он не оставляет возможности для колебаний, всего лишь заглянув в глаза, но с тем пытливым жаром, который невозможно принять за формальность. Так мужчина смотрит на женщину, оную желая. А у Наоки душа проваливается в пятки и вместе с тем парит в небесах. Она не смеет поднять на него глаза, при этом послушно, всё ещё не в силах двинуться, удерживает руки на своих коленях, что напряжённо и нежно подрагивают от каждого его касания…столь долгожданного, из её тайных сновидений. Она тихо шепчет.
-Я чертовски устала...всегда хорошая, скучная девочка. Была вчера, и, наверное, буду завтра. Как должна. Но сегодня...
Обычно она нерешительная малышка. Всего боится и от громких звуков вздрагивает, а в присутствии маэстро вовсе силится слиться по цвету со стеной. И всё же… в голове путаются все некогда прилежно вызубренные ноты, а струны крепкой виолончели неизменно дрожат на каждой новой репетиции...и всякий раз Наоки к своему безбожному стыду представляет, как этот строгий маэстро с дьявольски горящими творческим глазами властно имеет её на чёртовом фортепьяно, подле которого Наоки, будто бы в насмешку, изо дня в день влачит свои партии, издавая жалкие звуки из многострадальной виолончели.
-Почему, когда играю, у меня позорно руки дрожат? Потому, что я бездарь. Вы отчего-то не желаете сего признать. А ещё...думать не могу ни о чём, кроме Ваших взглядов. Мысли путаются, и это становится невыносимым.
Она не сдерживает порыв податься к нему всем телом, и сама не понимая, как на гениального начальника запрыгивает, порочно обвив ножками его бёдра. Руками с судорожной тягой цепляется за его плечи, удерживая равновесие не только в буквальном, но и в душевном плане. Дыхание сбивается в хлам, когда она протяжно и жадно приникает к его магнитом манящим губам, как путница, бредущая по пустыне и наткнувшаяся на живительный оазис. Пульс бьется о его грудную клетку словно бешеный, когда она с трудом немного личико отстраняет, любуясь серебристыми седыми прядями в его смоляных волосах и изысканными чертами коршуна.
Её поплывший, ласкающий взгляд негласно молит: «Пожалуйста…не отвергай. Не проявляй никому не нужное благородство». Ей ведь хоть раз в её праведной жизни хочется ощутить себя…живой. И она морально готова – уже завтра он забудет о её существовании. Пусть… хоть раз эмоции бьют по каждой части её тела фонтаном и опасно зашкаливают.

 Отправлено: 03.02.24 02:05. Заголовок: - Ты хочешь уйти? – ..

- Ты хочешь уйти? – спрашивает он низким голосом, - так уходи.

Он играет с ней. Пальцы его ложатся на хрупкие плечи, поглаживая, не отпуская. Он и сам понимает, что не отпустит, даже если она захочет уйти. Над плечами ангел Жан и демон Нэс. Жан будет нашептывать, что это все неправильно, что юную девочку надо отпустить, мол мало что ли романов Казимиру? Зачем ему развращать девочку с разницей в десять лет? А на плече дьявола видит Нэс, что скажет, что к чему себя сдерживать, что девочка и сама смотрит заинтересованно, что, если она напугана, то ей не надо позволить сбежать.
Казимир сбежать ей не даст. Он гений. Он сам выбирает. Попробует сбежать, - он ее просто вернет. Она в его паутине таланта и эмоций, что он к ней питает.

Она не убегает. Смотрит так доверчиво, держит руки на коленях, когда он пальцами невесомо касается молодой нежной кожи. Запретной кожи. А шею хочется сдавить. Нежную трепетную жилку, что бьется от волнения. Причем даже во время репетиций. Отвлекает его. Он и сдавливает слегка эту ее нежную шейку.

- Обожаю и ненавижу, когда у тебя бьется эта жилка, - ровным поставленным и величественным тоном заявляет он, - такая трусливая? или думаешь обо мне?

Он уверен, что это из-за него. Но это просто его уверенность в себе играет роль. Но девочка, которую он так страстно хочет, должна дрожать от него, а не от выступлений. Наоки – талантливая. Он сделает ее звездой. Если она дрожит от него, а не от репетиций. Если дрожит от репетиций, а на него плевать… то это все чушь собачья. Он заставил ее портить каждое выступление, потому что рядом он. А потом снова будет выравнивать.

- Чертовски скучная девочка, - в то же время он ласково, но с напором проводит по ее скулам своими тонкими пальцами, - скучная, хорошая глупышка.

Он ее раздразнивает. Он скучной ее никогда не считал. Она была тихой, талантливой, притягательной. Кого Казимир считал скучным, он сначала выводил до состояния «нескучный», а потом обычно выкидывал из оркестра. А вот выкинуть ее он никогда не желал. Просто ее желал, с собой боролся, доводил ее до того, чтобы… возможно, на первом этапе, она могла бы уйти сама. И Казимир думал, что тогда с собой бы справился. Она осталась. Теперь ее отпустить у него сил не было.

Она оказывается в его руках. Так быстро, так ловко, что он даже не успевает заметить. И где она скучная? Он ухмыляется сам с собой. Подхватывает ее под ягодицы, удерживая равновесие, своими же губами не то, чтобы ее целуя, но как-то просто касаясь нежных губок, дразня ее. Она такая нуждающаяся. Казимиру это чертовски нравится.

- Ты бездарь на репетициях, - жестко говорит, - потому что думаешь обо мне. Если станешь моей, то будешь отдаваться репетициям полностью?

Он все равно сделает ее звездой. В своей постели и на сцене. Он слишком тщеславен, чтобы просто ее забрать и трахать. Нет. Казимир хочет ее трахать до сорванной глотки, и чтобы потом она стирала свои пальчики о виолончель в оркестре. Он потом ее кровавые раны на подушечках залижет. Но не позволит ей забыть о своем таланте, даже, когда будет ее раскладывать под собой. Он не отстанет от нее, как от той, кого он хочет со всей страстью. Но он не собирается от нее отказываться, как и от талантливой девочки, которая поможет ему достигнуть величия и тут. У него очень много надежд и мыслей на нее. Она – талант. Его талант.

Она смотрит на него так трогательно. Так красиво. Красивая маленькая талантливая девочка с виолончелью. В ее глазах какая-то мольба, что его заводит невероятно, словно в ней сошлись желания.

Казимир усаживает ее на закрытый рояль. Так почти трепетно и аккуратно, глядя прямо в ее нежные глазки.

- Я сказал держать руки на коленях, - звучит почти ласково, ибо похоть ему сносит надменную крышу, - слушайся.

Руки его ведут под ее юбку, ласково, почти торопливо меж ее ножек. Пальцы ловко сдвигают трусики в сторону. И он просто начинает своими тонкими пальцами играть с ее нежными влажными губками меж ножек.

- Узнаешь, какую мелодию я сейчас наиграю? – резко двумя пальцами в нее, чтобы снова вытащить и трепетно играть с губками, - подсказка. Вивальди. Времена года. Я играю осень, зиму, лето или весну?

Снова пальцы в ней. Снова игра с губками. Снова в ней… Мелодия.