Роза,
Застыв под луною,
На небе искала не розу –
Искала иное.
Ф.-Г. Лорка
Если бы у нее спросили неожиданно, как она здесь очутилась, как провела первый день свой в этой школе и каковы были ее чувства, она вряд ли бы ответила что-то вразумительное. Вернее, она бы вообще ничего не ответила, а отвернулась бы только или, наоборот, улыбкой дала бы ответ, но ни слова не проронила бы она – до того не было желания даже думать об этом. Потому что при каждой мысли о школе возникают воспоминания ее детства и суровой жизни в детском доме, воспоминания одиночества и такого коренного изменения характера, но, самое страшное, каждый раз, каждую минуту, пусть и не осознает она этого сама, но в зрачках так отчетливо читается образ темной ночи со свистом рассекаемого воздуха. Она ведь и не помнит в деталях аварию, хотя видела так четко ее перед собой, буквально в нескольких метрах, но в памяти засело только несколько моментов, и даже сам черт не знает: хорошо это или плохо.
Только сейчас у нее болели ноги, хотя боль и не чувствует она больше, чувствует только крепкую ладонь у себя в руке, и рывок этот, профессиональный словно, и снова боль, отчего чуть ли не скрипят зубы, только радость, такая пленительная, заменяет иные ощущения. Она бежит, хмурится, когда понимает, что Афина дает ей какую-то жалкую поблажку, и обгоняет сама, и снова отстает, и опять старается обойти ее по кругу, и никакая боль уже не чувствуется в ногах, словно и не было ее вовсе.
И она засмеялась.
Как давно она так не смеялась, так чисто и заливисто, с откинутой немного головой и зажмуренными от удовольствия глазами. Она все надеялась, что будет гулять с Нолой по ночному городу, будет смеяться – вот точно так же! – и не нужно больше ничего ей, так, кажется, она сперва писала Ноле по интернету, а после и говорила сама, с такой явной надеждой в голосе, когда все-таки созвонились они! Она сидела на подоконнике и не думала больше ни о чем, пока ее Нола не пропала неожиданно. А, может, она ее просто бросила, ведь они и не виделись ни разу, ведь не знает Оливия, как она живет на самом деле и чувствует что в реальности, когда сейчас она, может, просто смеется где-то – также, также! – и думать не думает о ней. А забыла просто, как забывают ненужных и неинтересных. А она ведь неинтересная. Она не живая, а какая-то скованная и боязливая, что вечно прячется от людей, плотно сжимаясь в комок, она ведь совершенно никакая и нет в ней никакой изюминки!
Быть может, ее и не любил больше никто.
Кроме родителей.
- Твой учитель? Занятно, Афина, в тебе уже чувствуется твоя божественная кровь, что стремится к войне и победе. Она улыбается, чуть щуря глаза, и вновь сорвалась вперед, взглядом призывая следовать за ней, догонять и обгонять, чтобы жизнь эта не казалась такой скучной, чтобы воспоминания не терзали, чтобы не волноваться за Нолу бессмысленно, чтобы хоть на мгновение забыть образ смерти родных и чтобы…
Она останавливаться резко, потому что падает от бессилья, от мыслей и воспоминаний той маленькой девочки, что бежала точно также, неистово и счастливо, бежала и смеялась, увидев наконец-то родителей, и что остановилась, а после рухнула назем. Она дышит тяжело, впиваясь голыми коленями в режущий песок, она еле сдерживает слезы и боится поднять и взгляда на Афину.
- Оставь меня, пожалуйста. Она просит, чуть ли не умоляет, эта маленькая девочка с такой оливковой кожей. Сперва ждет пару минут, прислушиваясь, а потом просто закрывает глаза. Не знала она: покинула ли ее Афина и как скоро, да и не волновалась она больше по этому поводу. Захрипела только, еле слышно, как в тот раз, когда вместо крика ужаса ни звука не проронили ее уста, когда перед глазами так отчетливо белела в кромешной темноте светлая рука матушки, столь неестественно бледная и восковая.
И она заплакала.
Никогда еще не плакала она так: молча, сжимая губы, чтоб чрез них неожиданно не вылетел жалобный стон. Она прятала лицо в ладонях, стараясь незаметно вытереть слезы и поднять снова голову уверенно и гордо, а не сидеть так дальше, безнадежно склонив ее к земле. Она теряет равновесие даже сейчас, на коленях, и беспомощно подставляет руку, и закрывает глаза второй, чтобы не видеть себя такой, а только тьму, мрак и ничего больше!
И ничего у нее не получается.
Злость начинает рвать ее изнутри, на себя и на свою жалость, что наверняка вызывает у подошедшего охранника, такая незнакомая ей, добродушной девочке, и чересчур сильная, что незамедлительно спешит отобразиться в ее глазах.
Она уже и не думает прятать взгляд.
Не осталось той улыбки и блеска глаз, не осталось поджатых губ и обессиленных рук, что не могли даже выдержать вес собственного тела. У нее ничего не осталось, лишь этот взгляд, прожигающий, словно некто воспользовался ее бессилием и вытеснил ее настоящую, заменяя злостью и гневом.
Словно кто-то убил ее.
Охранник даже отступил на несколько шагов назад, опасаясь теперь ее непредсказуемости, до того сильно она изменилась. Впрочем, она сама себя не узнавала.
Или не хотела узнавать.
Лишь уверенные шаги.
- участник сейчас на форуме