Отправлено: 06.01.10 00:13. Заголовок: Большая площадка

Огромное пространство, которое не заполнено ничем, кроме травы и нескольких лавок по периметру и фонарей, которые ярко освещают площадку по ночам. Площадка предназначена для вечеринок на открытом воздухе, для встречи гостей на открытом воздухе. В Рождество именно здесь устанавливается елка.

 Отправлено: 22.01.10 20:52. Заголовок: Only a miracle Can s..

Only a miracle
Can save you today ©

Когда-то Рождество было её любимым праздником. Ей нравилось всё, что с ним связано: нравилось покупать подарки близким людям и украшать дом, развешивая разноцветные гирлянды над дверьми и ставя свечи на каждый подоконник. Ей нравилось дожидаться этого праздника: она считала дни, аккуратно зачеркивала их в календаре, и внутри у неё всё сладко-сладко замирало, когда она понимала, что уже совсем скоро, уже вот-вот придет столь любимый ею праздник. Ей нравилось ощущение суматохи перед праздником, когда нужно как-то успеть собраться, натянуть красивое платье и уложить волосы, а до этого еще столько дел! Ей нравилось распевать рождественские песенки и готовить пирог к столу – у неё получались самые лучшие на свете пироги! Она всегда справляла Рождество в кругу семьи; и в этот день светила еще ярче, чем обычно – совсем уж напоминая маленькое солнышко.
Когда-то Рождество было её любимым праздником. Когда-то...

А сейчас Джесси торопливо натягивает теплый свитер и мельком глядит в зеркало – и ей кажется, что оттуда на неё смотрит какая-то совсем чужая девушка. Джессика улыбается, и распускает волосы, чтобы они легли на плечи огненной волной; ищет перчатки и что-нибудь, что можно было накинуть сверху: ничего не находится, и Джессика просто закутывается в шарф поуютнее. Незнакомая девушка в зеркале растерянно улыбается, приглаживает рыжие волосы, внимательно изучает взглядом свое побледневшее, исхудавшее лицо. Что-то изменилось; Джесси не совсем понимает, что именно. Отвернувшись от зеркала и от этой странной девушки, заменившей её место, она выбегает из тусклой, серой комнаты, пряча нос в теплом шарфе.
На улице прохладно и снежно; снег большими, пушистыми хлопьями падает на её волосы, на лицо, нос, ресницы, на свитер – Джессика не знает, куда идти, поэтому просто уверенно шагает вперед, и её волосы на фоне этой белизны смотрятся как пламя. Вокруг красиво – так красиво, что сердце у неё замирает. И всё белое, куда ни гляди – только белый цвет. Руки мерзнут, и Джессика пытается согреть их дыханием, но так становится только холоднее. Снег падает на лицо; Джесси часто-часто моргает, облизывает губы, совсем забывая, что они так они начнут сохнуть и покроются некрасивыми трещинками. Снежное покрывало под ногами хрустит: Джессика замедляет шаг, осматриваясь кругом. Она старается ни о чем не думать, просто наслаждаться ощущением спокойствия и непонятного уюта. Никогда раньше она не была настолько спокойна – и это так... непривычно. Так не похоже на неё, обычную. Обычно она сияет, сверкает, светит и греет. А сейчас идет такая спокойная... Джессика натягивает рукава свитера, чтобы они закрывали ладони и понимает, что поменялось. Что казалось её таким чужим.
Ей холодно.
Ей никогда раньше не было холодно, ведь у неё всегда был свет в сердце, солнце в грудной клетке, греющее её изнутри и способное растопить любой снег. А теперь она мерзнет, и это пугает её. Это так пугает её.
Джессика упрямо вскидывает голову и снимает шарф. И её все равно, что она простудится сейчас. Джесси прибавляет шаг, надеясь, что придет куда-то. Хоть куда-нибудь. Джессика улыбается, потому что это ведь Рождество сегодня, а значит: время чудес. А значит, время петь рождественские песенки и улыбаться-улыбаться-улыбаться, пока не заболят щеки. В Рождество не может быть холодно, только не ей – потому что ей вообще не бывает холодно, она не такая. Чтобы ни случилось, она должна всегда светить, всегда согревать себя и всех. Потому что это то, кто она есть.
И она не холодная.
Когда Джессика добирается до большой, аккуратно расчищенной площадки с огромной новогодней елкой прямо в центре, на лице девушки сияет искренняя улыбка. Джесси поднимает голову, чтобы снежинки падали на её лицо, и жмурится, и смеется. Наверное, она здорово напоминает сумасшедшую сейчас: улыбается, мурлычет Merry Christmas вполголоса и кружится, кружится под снегом. Потому что это то, кто она есть.
Счастливая.
Где бы она ни была, чтобы с ней ни случалось, она должна сохранять в своем сердце свет. И пусть сейчас Рождество, а она вдали от дома, одинокая, по-прежнему без памяти влюбленная, и руки у неё так страшно мерзнут. И пусть, пусть! Она счастливая, светлая, она...

- Эй, крошка. Не хочешь развлечься?
Джессика, вздрогнув, оборачивается – перед ней стоит какой-то охранник; по его лицу видно, что Рождество он праздновать начал уже с утра. Он подмигивает ей, демонстративно достает пистолет и бросает его на лавку, прежде чем подойти к ней совсем близко – так, что Джессика начинает чувствовать отвратительный запах алкоголя. И, Боже, как же ей страшно.
- Отойдите от меня, - неловко начинает она, а мужчина толкает её куда-то в сторону, напирает, прижимает к лавке, - пожалуйста, отойдите от меня, отойдите! Я буду крича...
- Да кто тебя тут услышит, детка? - резонно замечает охранник, сильными руками пытаясь задрать её свитер и кофту, а Джессика кричит, отбивается, зовет на помощь и изо всех сил пытается оттолкнуть его; но он сильнее, намного сильнее, и Джесси зажмуривает глаза и просто бьет, куда попадет, охваченная жутким страхом, пока верзила уговаривает её: «Да ладно тебе», «Что ты ломаешься», пока не встряхивает её с жутким криком: «Заткнись же ты уже наконец, чертова девица».
Джесси толкает его изо всех сил и продолжает кричать. И кричит. И кричит. И панически просит кого-то там, наверху. «Этого не может случиться, не может, Господи, пожалуйста, я не хочу, не надо, пожалуйста, ведь сейчас Рождество, а в Рождество...».
А в Рождество случаются чудеса. Да только вот...
Где её чудо сейчас?

 Отправлено: 22.01.10 21:23. Заголовок: Тяжелый крест достал..

Тяжелый крест достался ей на долю:
Страдай, молчи, притворствуй и не плачь;
Кому и страсть, и молодость, и волю -
Всё отдала - тот стал ее палач! (с) Николай Некрасов

Он просыпается очень рано утром и, конечно же он знает какой сегодня день. Он не разделяет той шумихи, которая происходит даже в той школе, в которой шумихи вовсе быть не должно. Он потирает виски, потому что у него прекрасный слух и нюх как у волка. Как у волка с глазами француза. Он потирает виски, благо у него всегда холодные пальцы, поэтому тот гул в голове, с которым он проснулся, начинает немного утихать. Он просто прекрасно слышит все эти разговоры за дверью, кто-то топает и он даже слышит, как тянется елка по коридору, потому что кто-то нещадно тянет ее в большой зал. Кто-то из охраны и даже не пытается сделать вид, что ему не все равно на елку и на все эти составляющие Рождества. Как в каком-то карикатурном мультфильме, когда мрачный мужчина в черном тянет за собой топор и царапает пол острым лезвием. Или это был не мультфильм, а какой-то дешевый фильм ужасов? Для Армана это было одинаковым. Он просто слышит тяжелые шаги охранника и этот вшик-вшик. Вшик-вшик. Звука касания елки об пол. А Арман просто смотрит в окно и трет виски. Пошел снег. Наверное, кто-то этому радуется. Его мысли тут же подтверждаются каким-то глухим голосом из-за двери, который радостно говорит, что на улице просто сказка.
С Рождеством, мсье Де Шанел.
Прежде чем поставить чашку ароматного чая на столик. Миловидная горничная, на которую Арман даже не обращает внимания. Впрочем иногда, когда Арман не обращает внимание, это бывает даже лучше. Лучше равнодушие. Миловидная горничная почти бесшумно выходит, закрывает за собой дверь. А Арман берет чашку и продолжает смотреть в окно. Рождество равно для всех. На улице две молоденькие девушки, обмотанные шарфами играют в снежки и заливаются смехом. Мимо проходит молоденький охранник, они переглядываются и целятся в него снежком. Попадают ему в район плеча, он резко оборачивается, делает старательно вид, что хмурится, после смотрит по сторонам и начинает со смехом закидывать снежками двух девушек. Когда Де Шанел только появился на пороге этой школы, то он был простым учителем и здесь было много запуганных девушек. И школа была только для развлечений и укрытий. Такой пансионат для лиц мужского пола. А что потом. теперь половина девушек здесь тоже укрываются, пытаются переждать какие-то время. Теперь это большая организация, а у него теперь еще больше начинает болеть голова. И вся гадость, что разрастается в его голове и пожирает его изнутри, сейчас разрастается еще больше. Де Шанел игрок. А сегодня Рождество и у него никогда не было этого праздника настоящего. И он не собирался играть в мальчиша плохиша и портить сей праздник кому бы там ни было. Арман допивает свой чай, докуривает сигарету и ему надоедает наблюдаться за играми двух девушек и слушать даже за закрытыми окнами их громкий и такой звонкий смех. у него болит голова, поэтому он задергивает шторы и в включает только небольшую лампочку, чтобы почитать книгу. А потом он смотрит в окно и видит, что уже стемнело. И он просто одевает пальто, небрежно набрасывает шарф, который совсем не закрывает горло, но Арман холода и не боится. Ему не холодно. он холодный.
Он выходит из здания школы, чтобы отправится на большую площадку, которая была расчищена специально для Рождества. У него шаги спокойные. Размеренные. Он слышит крики, но он не прибавляет шагу. Он движется на крик, но он не пытается идти хотя бы на сотую долю секунды быстрее. И в его глазах нет ни беспокойства, ни заинтересованности. Он просто не сворачивает с того пути. Который изначально был у него в голове. До тех пор пока он не видит огненные волосы. Вы скажете, что девушек с огненными волосами много и в мире и в этом школе. но Вы окажитесь совсем не правы. Потому что для холодного, подлого и неприступного француза есть только одни огненные волосы. И он все равно не прибавляет шаг, слыша крики, не прибавляет шаг, когда щурится и видит грязные руки, которые сжимают тонкую девичью талию. Он не прибавляет шаг. Просто его шаг становится шире. У Армана ни один мускул на лице не дрогнул, когда он подошел ближе и увидел те самые грязные лапы, которые сейчас так отчаянно пытались загородить солнце. И холодный голос Армана слишком твердый, чтобы не услышать его даже не смотря на такие громкие и такие отчаянные крики солнечной
Мсье Хэрис, уберите руки.
Охранник вздрагивает, отпускает руки, что дает мадемуазель Джессике высвободиться из грязных лап. И казалось бы, что этого было достаточно. ведь это все равно остается грязным местом. Эта школа. Это ведь как мир, а что бывает за этой в мире? Практически ничего, потому что грязь уже давно пропитала все, что окружает и глупы только те, кто закрывает на это глаза. Холодная рука Де Шанела касается плеча мадемуазель Джессики и он отводит ее за свою спину. Де Шанел не сводит своих холодных глаз с извиняющегося охранника и просто медленно берет с лавки пистолет пьяницы снимает его с предохранителя и направляет его прямо на того, кто недавно посмел приставать, трогать своими руками солнце, которое не принадлежало ему.
Простите, мсье Де Шанел, я не..
Передо мной извиняться не нужно. извинитесь перед мадемуазель Джессикой и пообещайте ей, что в следующей жизни, Вы больше не будете так себя вести. Если Вы верите в реинкарнацию или жизнь после смерти, мсье Хэрис. Если же нет, то извинений будет достаточно.
Де Шанел никогда не шутит и никогда не пытается никого пугать. Он холоден, он вежлив. Но уже было понятно, что слова извинений будут последними словами, которые произнесет ошарашенный и уж точно не ожидавший этого охранник. А у Армана рука даже не дрожит. А охранник ожидал выговор. Наказание, возможно. но не это. он судорожно начинает извиняться, запинаться. И Арман на первой запинке требует повторить все сначала. Но лицо его остается таким же непроницаемым.

 Отправлено: 22.01.10 22:40. Заголовок: Ничего из этого не д..

Ничего из этого не должно было происходить.
Только не с ней.
Джессика еще раз зовет на помощь, отталкивает от себя охранника, бьет его по лицу, пока он, наконец, не перехватывает её запястья, не прижимает её к лавке так, что она больше не может двигаться, только кричать. Он тяжелый, от него разит неприятным запахом спиртного, и Джессике тошно, противно и липко, и она ужасно устала звать кого-то, ей кажется, что у неё больше нет сил вырываться. Девушка надрывно кашляет, слабо отбивается, затем сжимает губы в тонкую линию и уже не пытается ничего делать. Ей мерзко от самой себя, от своей беспомощности, от запаха алкоголя, от чужих рук на своем теле, и ей всё не верится, что это происходит с ней, Господи, почему с ней? Её трясет, ей холодно и так страшно. Джессика обессилено закрывает глаза и замолкает. Господи, как же холодно. Как же страшно.
Она не сразу понимает, что происходит, только слышит чей-то голос, и мужчина, еще секунды назад пытающийся стащить с неё свитер, мгновенно отшатывается от неё. В этот момент Джессика открывает глаза.
У неё спутаны волосы, глаза покраснели от слез, свитер задран и руки трясутся от ужаса. Джессика переводит дыхание и стоит, окаменевшая, пока не чувствует, как ей на плечо ложится чья-то рука. Девушка поднимает взгляд и ничего не говорит сначала. Просто молчит и долго-долго смотрит в его глаза, в глаза Армана. Конечно же, он пришел. Он пришел – и всегда будет приходить, и всегда будет её спасать, ведь правда? Она так и хочет сказать: «Вы всегда спасаете меня», но мсье зачем-то отводит её за свою спину. Джессика хочет спросить, зачем, но от шока не может сказать ни слова – сердце по-прежнему стучит, как бешеное, и всё никак успокоиться не может. Она не совсем понимает, что происходит – даже когда мсье берет с лавки пистолет охранника, она молчит и не говорит ни слова. Она думает, что Арман хочет отдать оружие охраннику.
Она ведь всегда видит в людях лучшее.
Но мсье делает совсем не то, что она ожидает. И у него такой странный голос, когда он говорит, такой жесткий и неумолимый. И когда снимает пистолет с предохранителя, – Джессика вздрагивает, услышав этот характерный щелчок - у него тверда рука. Зачем это? Зачем? Она смотрит куда-то невидящим взглядом и не понимает ничего. И, наверное, только этот щелчок приводит её в сознание.
- О, Господи, - шепчет Джессика, закрыв рот ладошкой.
Господи, помоги им всем. Джесси слушает, как охранник извиняется перед ней, запинаясь. Она слушает, как Арман велит ему на каждой запинке повторять всё сначала. А она стоит и смотрит.
Стоит и смотрит.
- Прекратите! – Вскрикивает она внезапно. У неё горячие руки, которыми она хватается за плечо Армана, и чуть ли не повисает на нем, пытаясь сделать так, чтобы он опустил оружие. – Немедленно перестаньте, я прошу Вас!
Охранник всё бормочет какие-то извинения: Джессика слышит, что у него голос дрожит от страха. Ей и самой страшно, особенно когда она встает, закрывая собой охранника, прямо напротив мсье, прямо напротив пистолета, который направлен теперь точно на неё.
- Опустите пистолет, - ей так ужасно страшно, но голос у неё отчего-то твердый и какой-то... другой. Не её. Этот голос мог бы принадлежать той холодной девушке из зеркала, но не девочке-солнышку Джессике.
- Я принимаю его извинения, - говорит девушка, указывая рукой на охранника, - Вы меня слышите, Арман? Он извинился передо мной, этого достаточно. Я прощаю его. Я прошу вас, пожалуйста, опустите пистолет.
Де Шанел её пугает. Она сама себя пугает. Вся эта ситуация кажется ей каким-то сном – ведь этот ледяной кошмар никак не может быть реальностью. У неё болит все тело, ей кажется, что она до сих пор чувствует на себе тяжелые руки охранника, но она действительно простила его. Потому что она прощает всех и всегда.
Снег падает её на ресницы; вокруг становится как-то ужасающе тихо, потому что охранник перестает судорожно, путаясь и сбиваясь, шептать извинения. Джессика смотрит вперед, прямо на Армана. У Джесси в глазах какая-то отчаянная решимость – как будто она действительно решила защитить этого совершенно незнакомого ей человека, этого охранника, ранившего её. Как будто она действительно защитит его. На самом деле, она так и сделает – она забудет о том, что происходило буквально минуты назад. И она встает напротив пистолета потому, что полна решимости отговорить Армана или… Или любой ценой сделать так, чтобы этот охранник, Хэрис, был жив.
Наверное, она и вправду глупая. Ведь только глупый человек сделал бы так, как делает сейчас она, правда? Только очень, очень глупый человек. Но Джессике всё равно. Она делает шаг вперед и кладет теплую ладонь на запястье Армана. Она пытается улыбнуться, но улыбка выходит какой-то жалкой, и сразу становится видно, какая она маленькая, какая она испуганная.
Она испугана этим холодным человеком, который стоит сейчас перед ней с пистолетом в руке.
Она испугана своим любимым человеком, который стоит сейчас перед ней, готовый из-за неё убить.
И когда она говорит – она не просто просит, не приказывает, не взывает к разуму Армана. Она умоляет, отчаянно и горько умоляет.
- Я прошу тебя. Пожалуйста, я прошу тебя, не делай этого. Пожалуйста, ради меня.

 Отправлено: 23.01.10 00:29. Заголовок: Давно ни с кем она н..

Давно ни с кем она не знает встречи;
Угнетена, пуглива и грустна,
Безумные, язвительные речи
Безропотно выслушивать должна. (с) Николай Неркасов

Заново.
Холодно повторяет он, как будто бы не слыша такого отчаянного и, что странно, совсем не сбивчивого шепота мадемуазель Джессики. Она ведь такая слабая, такая хрупкая. Но имя Всевышнего он слышит очень отчетливо. И она умоляет Армана не убивать того, кто сам бы ее убил, даже не раздумывая. Надругался бы и тем самым убил бы тот солнечный свет в ее глазах. а она защищает. Она умоляет, она кричит, в то время как охранник продолжает повторять извинения, снова сбивается и снова слышит холодный голос жестокого надзирателя. «заново». И, если бы охранник не был настолько трусливым, то сейчас он бы точно думал о том, что, если он выживет, то у него будет стойкая аллергия на слово «заново». По крайней мере от этого слова его совершенно точно передергивало бы. А отчаяние мисс Джессики даже слишком отчетливо. Де Шанел сам убил свою жену, Арман убивал и на самом деле он и будет убивать. Он убивал для себя, потому что ему было выгодно чаще всего. порой из мести, порой для того, чтобы просто поиграть. Просто игра выходила слишком жестокой. Он убивал, по разным причинам. У него были причины на убийства. Он не был каким-то маньяком убийцей, которым движет только желание убивать, причем убивать как можно больше и как можно более изощренно. Или просто как можно больше. У Армана на убийства всегда были причины. Свои. Очень изощренные и не всегда понятные для окружающих, но всегда понятные для него. он не убивал без причины. Причина – выгода. Причина – месть. Причина – игра. Множество причин. Но сегодня он впервые убьет за кого-то. и этот кто-то цепляется за него, пытается удержать его. Он слышит ее голос, но он как будто бы во сне. У Армана всегда холодный разум. И сейчас холодный разум. Просто через сон.
А потом перед ним оказываются светлые глаза мадемуазель Джессики. И Арман внимательно смотрит на нее своими ледяными глазами. Его глаза не могут сказать ничего, но сразу ясно, что такие глаза не отступают. Даже когда напротив такие глаза, против которых любому было бы трудно пойти. Но мадемуазель Джессика просто не понимала словно напротив кого она стояла. И ему становится как-то смешно. И он даже холодно усмехается на один бок, внимательно глядя в глаза солнечной девушке. Она такая наивная и совсем не понимает. Совсем не знает, кто есть Арман Де Шанел. Он все равно убьет. Он убьет за мадемуазель Джессику. Но, если для этого ему нужно будет убить и саму мадемуазель Джессику, то ему придется это сделать. потому что она не понимает и ошибается. А Арман не прощает ошибок, а, если быть точнее, просто не дает вторых шансов. И он смотрит на нее внимательно. Как будто бы изучая впервые эту девушку. такую хрупкую, но такую решительную. Словно на самом деле готовую пасть ради того, кто и сейчас бы совершенно спокойно ее убил бы. И мсье Хэрис перестает бормотать извинения, потому что ему кажется, что вот оно. Вот его спасение. Что еще немного и он спокойно пойдет к себе в комнату, спокойно дальше праздновать Рождество и рассказывать всем, как хорошо провел время с одной девушкой с огненными волосами. Он будет рассказывать в красках об этом. Потому что когда лжешь, то лжешь очень детально, чтобы тебя не уличили ни в чем. И разве может позволить Арман убивать этими словами его солнце? У Армана слишком мало тепла. Он не даст убить свое тепло.
Вы не понимаете, мадемуазель Джессика. Я не могу.
Он снова отодвигает девушку за свою спину. Как бы она ни упиралась, он все равно был сильнее, чем она. его рука невольно качается ее волос. Они в снегу, но они такие теплые. Странная мысль, когда перед тобой стоит человек, которому суждено умереть от твоей руки, но от своего пистолета.
Правда, забавно, мсье Хэрис. Вы извинялись перед человеком, который все равно Вас убьет, но никак не можете нормально извиниться перед человеком, который готов встать на Вашу защиту. Даже ценой собственной жизни. Заново.
И рука у него не дрогнет. И рука не дрожит, все в порядке с рукой. Он игнорирует это ее молящее «ради меня». потому что она не понимает, что ради нее он убьет. Охранник снова начинает запинаться и уже сам начинает заново. Арман смотрит очень спокойно. Кажется, что даже несколько лениво. Его не забавляет эта ситуация, хотя все знают, что обычно такие жестокие ситуации его забавляют. Но на самом деле нет. ему не нравятся крики мадемуазель Джессики. И не нравится, что ей больно.
Мадемуазель Джессика, простите меня пожалуйста. Я не буду так больше делать.. в следующей жизни…
Мсье Хэрис. Разве Вам не говорили, что нельзя трогать чужих учениц и это наказуемо. Наверное, не говорили о наказании. Это наказание. Благодаря мадемуазель Джессике у Вас есть выбор. или я убиваю кого-то из Ваших самых близких. У Вас ведь болеет мать? или же Ваша смерть. понимаю, что трудно говорить. кивните, если я нажимаю на курок. И скажите, если Вы выбираете смерть близкого человека.
Кажется, что у охранника даже на глазах появляются слезы. Страшный выбор. Арман всегда был человеком очень жестоким. Охранник весь дрожит и потом прикрывает глаза. он ведь знает, что Де Шанел не умеет шутить. Мсье Хэрис кивает. Арман нажимает на курок, без лишних слов, целясь в сердце. Охранник падает. Снег тут же окрашивается в красный цвет. И Арман опускает пистолет, снег на котором растаял от выстрела и бросает его рядом с умирающим охранником. Поворачивается в мадемуазель Джессике.
Я дал ему право выбора, мадемуазель Джессика.
ради Вас.Он мог бы сейчас уйти. Просто сообщить о том, что там лежит труп охранника. Но Арман почему-то не уходит. И его холодные глаза не отрываются от глаз солнечных.

 Отправлено: 23.01.10 01:14. Заголовок: Наверное, ей еще каз..

Наверное, ей еще казалось, что есть какой-то выход. «Ведь всегда есть какой-то выход», говорила она себе. Наверное, ей казалось, что он послушает её. Даже когда он снова отодвинул её за свою спину. Даже, когда давал охраннику этот страшный выбор. И даже, когда охранник кивнул – Джессика верила, что Арман сейчас опустит пистолет.
Она ошиблась.

Потом, много лет спустя, когда Джессику спросят – если спросят, конечно – о самом страшном, что когда-либо случалось в её жизни, она расскажет, что самое страшное услышать эти звуки: сначала громкий, от выстрела, а потом - глухой и тусклый, от падения человеческого тела. Это были звуки, которые она запомнит на всю свою жизнь. Оглушительно громкий и обреченно тусклый: от выстрела и от падения. И сердце Джессики как будто...
Девушка прижимает руку к груди, потому что всё внутри внезапно сводит невыносимой болью: не моральной, а настоящей, физической болью, словно бы это через её грудную клетку прошла пуля, словно оно разорвется сейчас. Сердце сжимается и разжимается, девушка боится сделать вдох или выдох – и, Господи, как же больно. Как же ей больно. Она не поднимает глаз и смотрит куда-то на снег; всё внутри сводит судорогой: такой, что не пошевелиться. Она не смотрит на Армана. Она боится, что если поднимет голову и встретится с его взглядом, то она просто не выдержит. То вот тогда её сердце точно остановится. Как же больно, Господи.
Как же невыносимо. Как же мучительно.
Она кашляет, чувствует, что вроде бы сердце немного отпускает. И тогда она не убегает, нет, не кричит от ужаса, не зовет на помощь, не кидается на Армана. Джессика поднимает глаза и смотрит вперед – туда, где лежит тело охранника. Она с невыразимым ужасом понимает, что ему было совсем немного лет. А теперь он мертв. Девушка слабо отталкивает Армана рукой, пробираясь вперед, и опускается прямо в снег, внимательно смотря на лицо убитого мужчины. Она не знает, зачем это делает – она вообще не понимает ничего. Всё в какой-то мутной дымке. Только больно и холодно. И всё вокруг белое, с красным - Джессика понимает, что прижимала руку к ране в груди охранника – и теперь она вся в крови. Вся её ладонь перепачкана красным, а вокруг витает запах пороха, металла и какой-то пронзительной свежести. Запах смерти.
Девушка, кажется, даже и не собирается подниматься с холодного снега, не собирается отнимать руку от раны на груди охранника. Она смотрит. И смотрит. И всё никак не может отвести взгляд. Джессика не знает, сколько они проводят времени в молчании – когда она, наконец, начинает говорить, голос у неё... страшный. Не жалкий, не дрожащий, не рыдающий или истеричный. А страшный, неживой какой-то, как будто со смертью охранника она и сама стала чуточку мертвой.
- Это я виновата, - произносит Джессика, - это всё моя вина.
У этого охранника была больная мать, вспоминает Джесси слова Армана. Переживет ли она смерть сына? Джессике не хочется знать. Она даже представляет себе эту женщину: наверняка, она больна, слаба, наверняка, она устала и обессилена своей болезнью. А что, если это был единственный человек, кто мог о ней позаботиться – её сын? А теперь он убит, и это её, Джессики, вина.
Это всё её вина.
Она не начинает плакать. Почему-то она знает, что это будет слишком глупо. Она встает со снега, бездумно проводит рукой по свитеру – и её серый свитер окрашивается красными пятнами. Она ведь совсем забыла о крови на её руках. Джессика делает несколько шагов до ближайшей скамейки, и садится на неё, не говоря больше ни слова. Она внимательно изучает свои руки и думает, сможет ли когда-нибудь очиститься от этой крови на них. Снег падает на лицо, ветер дует и ей очень холодно; сердце снова начинает ныть. Джессика поднимает глаза, чтобы посмотреть на Армана.
Она не знает, что хочет увидеть в его глазах – она знает, что не найдет там раскаяния или жалости. Может быть, она ищет понимания. Или просто что-нибудь человеческое – Боже, хоть что-нибудь.
- Вы убили его, - говорит она. Но в голосе её нет укора, нет порицания, нет обвинения, просто сухое признание факта: он убил этого охранника. И Джессика не будет кидаться на него с криками или кричать «зачем Вы это сделали?». Джесси никогда не станет его судить, потому что любит. Несмотря ни на что, любит. А еще потому, что его не в чем обвинять. Раскаяние грузом падает на её хрупкие плечики, и Джессику бьет дрожь: от холода, а еще от этого кошмарного понимания, что он убил ради неё, из-за неё.
А стало быть, это всё её вина.

 Отправлено: 23.01.10 02:05. Заголовок: Ужасные, убийственны..

Ужасные, убийственные звуки!..
Как статуя прекрасна и бледна,
Она молчит, свои ломая руки...
И что сказать могла б ему она?.. (с) Николай Некрасов

У него снова ломит виски. Их начинает ломить сильнее, когда в его глаза смотрят такие глаза. такие светлые и такие чистые. Арман – холод. Она – солнце. Любой лед, даже самый сильный лед начнет трещать, если на него направить самое сильное солнце на всем белом свете. Только у каждого льда свое самое сильное на свете солнце. И поэтому внутри него что-то трещит. И от этого у него ломит виски. И от ее глаз, просто от того, что она оказалась в этой школе, она вынуждена на все это смотреть. Она вынуждена. Она вынуждена. Смотреть на защиту, которая все равно для нее была страшной. Была пугающей. Была очень болезненной. Эти ее глаза заставляли его виски трещать. Заставляли его голову буквально трещать по швам и ему кажется, что опухоли разрастались просто невообразимых размеров. Словно ее глаза были катализаторами. Но сейчас она смотрит в снег. а виски ломит еще сильнее. хочется взять холодными, просто ледяными пальцами ее за подбородок и заставить посмотреть себе в глаза. пусть ломят виски. Но не так отчаянно. Но Арман просто смотрит на ее волосы. Он напугал ее. он знал, что он напугает ее. но у него не было иного выхода. Он тот убийца, который, если решает убить, то он убивает. Он не меняет своих решений и он бы не опустил пистолет ни при каком случае. Даже если бы она упала перед ним на колени, если бы умоляла. Если бы встала перед мсье Хэрисом в тот момент, когда Арман стрелял. Только она не понимает мелочей. Он не стрелял в голову мсье Хэрису. Это было бы более лояльно по отношению к нему, но это было бы ужасно для глаз мадемуазель Джессики. Он не заботился о ней, но думал о ней. Потому что сейчас он смотрит как она двигается прямо к этому охраннику. Он знал, что она подойдет к мертвому. И не мог позволить, чтобы она наблюдала вылетевшие мозги. Как бы цинично это не казалось на первый взгляд. А по снегу все расползалось пятно крови. дьявольски красивое зрелище. Хотя он не был уверен, что кто-нибудь сможет разделить его мнение. Впрочем это было не так важно. Он смотрит на волосы мадемуазель Джессики и взгляд его опускается на ее шею. Такую тонкую. Кажется, что он даже может увидеть все те вены, которые были напряжены, когда она так кричала. Когда она так закрывала свое сознание, чтобы не понять того, что было на самом деле. Он дает ей побыть со своими недавним обидчиком. Она не тот человек, который повел бы себя иначе. он смотрит очень холодно. кажется, что в глазах у этого человека нет ничего святого. Кажется, что для этого человека нет ничего святого. И это на самом деле так. он страшный человек. и он умеет сделать так, чтобы напугано было даже солнце. И снова наступает время. Второй раз, когда ему нужно уйти. Просто развернуться и уйти. Потому что мадемуазель Джессика всего лишь его ученица. Он защищал то, что по праву принадлежало ему. И ему все равно на то, что сейчас думает она.
Это не поможет, мадемуазель Джессика.
Не твоя вина. А голос у него все такой же холодный. Этот человек не умеет быть человеком. не умеет быть человечным. Ведь он умный. Он отличный психолог. Он изощренный и тонкий психолог. Он бы мог сейчас найти слова. сказать что-то, чтобы ей просто стало легче. Но он так цинично и так холодно молчит. У него голос не меняется, а ее голос как-то резко поменялся. Она садится на лавку. Как-то тяжело садится и волосы ее уже не так ярко освещают снег. и тогда она поднимает на него глаза. а он молчит. Он не отводит взгляда своих холодных глаз, но все так же молчит. А потом двигается к ней, садится рядом с ней на лавку и снимает с себя шарф, набрасывая его на плечи мадемуазель Джессики и обматывая его вокруг ее тонкой шеи очень небрежным и ловким движением. Он такой человек, что по нему невозможно сказать, что только что он убил человека. Или он так просто делает каждый день? И Арман осторожно холодными пальцами поворачивает к себе лицо мадемуазель Джессики.
Разве есть Ваша вина в том, что из Вашей смерти и смерти мсье Хэриса я выбрал его смерть?
И он бы сказал еще очень много. Сказал бы, что ему была невыносима мысль, что, если бы мсье Хэрис выжил, то он бы стал говорить грязные вещи про мадемуазель Джессику. Он бы чувствовал себя героем. И он бы не оставил ее в покое. и Арман не мог этого допустить. Сказал бы, что у него нет сердца. Но, когда он увидел то, что пытался сделать с ней мсье Хэрис, то что-то слева у него начало стучать быстрее, чем раньше. это ведь сердце, да, мадемуазель Джессика? Но Арман не скажет об этом. Потому что мадемуазель Джессика догадается сама потом. не сегодня и, наверное, не завтра. просто однажды проснется и поймет, что ее глаза снова светятся. Он берет ее руки, которые в крови в свои ладони. Крепко сжимает ее маленькие ладошки. Стирает своими руками с ее рук кровь, оставляя кровь только на своих ладонях.
Это не ее вина. Не ее вина в том, что с Арманом нужно стремиться к равнодушию. Тогда он не убил бы мсье Хэриса. Наказал бы его. Наказал бы, возможно, даже хуже, чем смертью. Ведь на свете есть вещи и страшнее. Но мадемуазель Джессика об этом бы не знала.
И он касается пальцами прядки ее солнечных волос и наклоняется к ней так близко, чтобы она могла почувствовать его холодное дыхание.
Однажды, мадемуазель Джессика, Вы поймете, что просить моих эмоций не стоило. И поймете, что в произошедшем не было Вашей вины. С Рождеством.
Тот поцелуй в заброшенном саду. Все ее слова. весь ее свет.
И на секунду он прижимает ее к себе. достаточно близко, чтобы она почувствовала, что у него есть сердце. Которое бьется. Как во время фехтования. Чтобы коснуться холодными губами ее виска. чтобы встать и уйти. Равнодушно достать белый платок из кармана своих брюк и так же равнодушно вытереть руки, которые были в крови. только некоторая кровь не стирается. И кому как не ему об этом знать. Человеку, без глаз которого ломит виски, Арман дарит такие подарки на Рождество. Ведь верно, что лучше никакого подарка? И глаза все такие же ледяные.

 Отправлено: 23.01.10 03:11. Заголовок: - Не надо, - говорит..

- Не надо, - говорит Джессика, мягко отстраняясь от Армана.
Ей не нужны эти слова, которые напоминают попытку утешить. Ведь чтобы не сказал Арман сейчас, Джессика всё равно будет знать – это только её вина, это убийство теперь на ней. Она слышит всё, что говорит мсье, но винит всё равно только себя – потому что не может иначе, и потому что, если бы она поступала по-другому, это была бы уже не она. Она чувствует себя усталой, разломленной, и по-прежнему не отрывает взгляд от охранника, лежащего на земле. Он мертв, крутится в голове Джессики. Мертв, мертв, мертв, и это всё ты виновата, это всё твоя вина. Джесси отстранено смотрит, как Арман стирает своими руками кровь с её рук. И она ничего не чувствует, кроме боли и чувства вины. Какая же она солнечная? Что же это свет она несёт, если из-за неё гибнут люди? Джессике хочется спать, она молчит и чувствует себя совершенно разбитой. Она такая светлая, а приносит всем только боль – и самой ей больно. Это не проходит. И Джессика знает, что болеть будет еще долго, очень-очень долго, если не всегда. Сердце болит, всё тело болит, внутри всё разрывается от боли – такой, что она даже кричать не может. Джессика внимательно и долго смотрит на Армана. Он не хотел, чтобы ей было больно. А в итоге, сейчас ей в миллион раз больнее, чем, если бы этот охранник вернулся и начал бы рассказывать грязные истории. Да какая разница, чтобы он рассказал? Он ведь бы был жив... Человеческая жизнь всегда была священной для Джессики. И, наверное, именно поэтому сейчас она в таком ужасе, в таком горе, именно поэтому чувствует себя столь виноватой.
- Не смейте говорить мне, что в этом нет моей вины, - говорит Джессика, отворачиваясь. Она не понимает Армана. Она не понимает, зачем он говорит ей: «С Рождеством», потому что от этого ей еще более горько внутри. Когда-то Рождество было самым потрясающим праздником для неё. А сейчас она сидит на холодной скамейке рядом со своим любимым человеком, который только что ради неё убил, а теперь так спокойно поздравляет её с Рождеством. Был бы рядом с ней кто-нибудь другой – она бы решила, что этот человек издевается над ней. Но в его голосе не было издевки – и это, наверное, и пугало её больше всего.
Он так близко, что она может почувствовать стук его сердца. Он ведь тоже человек, он же ведь не весь сделан из льда. Джессика касается его руки горячими пальцами. А когда он касается холодными губами её виска, на неё впервые накатывает желание расплакаться, как маленький ребенок. Джессика не хочет, чтобы Арман уходил, и это всё так странно, потому что в ней борются два желания одновременно: чтобы он ушел и она никогда не видела его вновь. И чтобы он остался рядом с ней, сделал бы так, чтобы ей стало немного легче. Ей нужна поддержка. Ей нужен любимый человек рядом.
Ей нужен он.
- Постойте, - спокойно просит она. Джессика не знает, почему так спокойна – кажется, как будто в ней совершенно не осталось сил на эмоции, на свет, на волнение. Кажется, что это всё ушло тогда, когда она услышала звук выстрела и звук падения. Её передергивает. Джессика поднимает голову, стискивая края свитера руками.
- Я хочу, чтобы вы ответили мне.
Она и не знает, когда стала разговаривать так повелительно. Когда перестала смотреть в любимые глаза без чувства священного трепета и безнадежной влюбленности. Это не влюбленность, думает Джессика. Это любовь. Да, это точно любовь.
Ужасная, горькая, безвыходная, беспросветная, но всё же любовь.
Джессика даже не встает со скамейки, чтобы как-то остановить Армана – она и так знает, что на звук её голоса он обернется сам. Потому что это звук её голоса. Потому что ради неё он убил, когда она так просила не убивать. И теперь она хочет знать, она имеет право на то, чтобы узнать.
- Почему? – спрашивает Джессика. – Я ведь просила вас. Я же...
Она осекается и снова смотрит на охранника. Рядом с ним лежит пистолет. Джессика думает – убил бы Арман её, если бы она встала на его пути? Сердце подсказывает ей, что убил бы. Джессика не сводит взгляд с пистолета и отчаянно гонит от себя мысли о том, чтобы совершить нечто непоправимое. Вот сейчас он уйдет, и тогда... Джессика убирает с лица прядки рыжих волос. Вот сейчас он уйдет и что тогда?
Она не справится. Даже несмотря на то, что она, похоже, и вправду сильная. Вот сейчас Арман уйдет – а она здесь останется со своей виной, с мертвым телом охранника на снегу. И с пистолетом, небрежно брошенным на снег. Джессика снова чувствует эту непереносимую боль в сердце и понимает, что нет. Нет. Она не выдержит, она просто не сможет вынести это.
Но для начала она должна узнать. Прежде чем делать хоть что-нибудь, она должна узнать. И Джессика хочет спросить у него - почему? - но вместо этого замолкает.
- Хотя, неважно, – Джессика снова переводит взгляд.
А на самом деле, она хочет сказать: «Мне неважно, почему. Мне неважно, что вы это сделали. Я всё приму на себя, всю вину на себя возьму, сама за всё отвечу. Только не оставляйте меня одну. Я не смогу одна».

 Отправлено: 24.01.10 00:52. Заголовок: И робкий поцелуй без..

И робкий поцелуй без чувства.
Но ты, владычица любви,
Ты страсть вдохнешь и в мертвый камень;
И в осень дней твоих не погасает пламень,
Текущий с жизнию в крови. (с) Константин Батюшков

Она относится к тем людям, которые во всем найдут свою вину. Даже если вины нет, тем более если вины нет. мадемуазель Джессика относилась к солнечным людям, которые были так добры, так светлы. И все в них было прекрасно кроме одного. Такие люди совершенно не могли взрослеть. Она не могла взрослеть, поэтому она не понимала, что это жизнь. и что на ее глазах уже убивали, убивали гораздо страшнее. Что она могла прийти в клинику, а там рядом с ней была девушка, которая хотела сделать аборт. Неужели мадемуазель Джессика хватала бы за руку каждую, чтобы предотвратить страшные убийства? Ему что-то подсказывает, что она могла бы. Но она не думала об этом. Не сметь говорить ей, что в этом нет ее вины? Арман не будет больше говорить об этом. Он не тот человек, которого нужно о чем-то просить дважды. Тем более сегодня же было Рождество. Исполнение желаний. Сарказм, да.
Она говорит так спокойно «постойте», но он не оборачивается. Он не делает вид, что не слышит, потому что прекрасно понятно, что не услышать было бы крайне сложно. Он просто игнорирует, пока она не задает вопрос. И он останавливается. Сначала он останавливается, а только потом уже он медленно поворачивается на звук ее спокойного голоса. Почему-то такого спокойного. Арман никогда не был привязан к женщине, его отношения с женщинами были под знаком восхищения. И восхищался он такими женщинами, голос которых не дрожал ни в каком случае. Которые были спокойными с прекрасными манерами, даже несколько холодными. Яркий примером такой женщины являлась леди Камберленд. женщина, потрясающая женщина, с холодом в ярких глазах, с плотно сжатыми губами и с идеальной прической белокурых волос. И будь он проклят, если эту женщину никто не обвиняет в холодности и черствости, порой даже, он уверен, в бесчувственности. И он уверен в том, что что бы ни случилось, голос леди Камберленд останется таким же ровным, таким же хорошо поставленным, таким же спокойным. И это было бы великолепно. На самом деле для него эстета это было бы великолепным. Если бы виконт Де Мили убивал за свою женщину, а ее голос оставался все таким же ровным. Только вот мадемуазель Джессика не леди Камберленд. не хуже. Не лучше. Просто другая. И ей совсем не идет такой голос. поэтому Арман останавливается. Чтобы медленно обернуться и внимательно посмотреть на нее. Глядя на эту ее словно внутреннюю борьбу, Де Шанел даже не отвечает ей. просто смотрит на нее внимательно, словно пытаясь рассмотреть те нотки совсем новой мадемуазель Джессики. Или же мадемуазель Уинстон. Арман смотрит холодно. даже как-то пугающе и отрезвляюще холодно. его взгляд можно отрезвить кого угодно. не специально. Он просто был человеком, которому терять было совершенно нечего. Поэтому его взгляд и был таким пугающим. и Арман равнодушно бросает платок, который был в крови на белоснежный снег. он умеет делать страшные жесты убийственно красиво, когда делает шаг вперед и холодно начинает
Вы сейчас жалеете себя, мадемуазель Джессика или мсье Хэриса?
У него глаза прищурены и голос снова очень холодный. То есть с одной стороны его голос вроде бы и не менялся, но сейчас, когда можно услышать, как мороз в его голосе просто рисует свои картины по стеклам. Сейчас можно понять, что голос его поменялся. Он не подходит ближе, словно не хочет обжечь об солнце руки или не хочет понять, что солнце больше не печет так же как раньше. Арман трусливым не был, поэтому он все же делает шаг, чтобы резко, даже как-то слишком резко и холодно коснуться рукой щеки мадемуазель Джессики. Или, чтобы отрезвить прикосновением своей ледяной руки. Потому что руки у него холодные, очень холодные, но не от погоды на улице. А ее щека все равно горячая. Не смотря на то, что у нее так сильно поменялся голос. но щека у нее все такая же горячая.
Вы еще совсем ребенок, мадемуазель Джессика. Вам стоит повзрослеть. И понять, что ответственность за все убийства мира на себя не возьмешь. И еще важнее понять, что есть вещи, которые гораздо страшнее смерти. И что с мсье Хэрисом могли бы произойти гораздо более страшные вещи, чем такая красивая смерть. его смерть не произошла без причины. На Вашем месте могла быть любая девушка из этой школы. И так же мог себя повести кто угодно на моем месте. Или же страшнее. Я был лоялен, мадемуазель Джессика. А для того, чтобы это понять нужно время.
Он холодно смотрит на прелестную и такую очаровательную в своей печали мадемуазель Джессику. Ничего хорошего нет в том, что она поменялась. На время или навсегда. Арман встает, как раз в тот момент, когда около тела мсье Хэриса начинает собираться охрана. Они не решаются спросить у мсье Де Шанела и стоят в некотором замешательстве, когда Арман сухо говорит им, чтобы убрали тело и расчистили снег. а после твердо берет за руку мадемуазель Джессику, заставляя ее этим жестом встать. После молча провожает мадемуазель Джессику до здания школы. Слишком холодно.
Почему я это сделал? Потому что я не мог позволить ему убить в Вас свет. Не ради Вас. Ради себя. не знаю смогу ли я теперь без света.
Он поднимает воротник своего пальто и отправляется к себе в комнату. таким людям, как Арман слишком сильно нужно одиночество.

 Отправлено: 24.01.10 12:24. Заголовок: Папочка привезет за ..

Папочка привезет за тебя выкуп? детка, не смеши. Выкуп за тебя привезет какой-нибудь ублюдок, который захочет с тобой поразвлекаться.
Нола такая не тактичная девочка. быстренько спускает с небес на землю. И сейчас она быстренько спустила девочку с небес на землю. Наивность просто поражает. Она презрительно фыркает и буквально плюется этими словами. потому что она не любит таких маленьких избалованных девочек, таких принцессок нахальных, которые топают ножками, кричат, какой мир несправедливый, какие ублюдки все вокруг и что их папочка обязательно принесет за них выкуп. Нола терпеть их просто не может. потому что они даже постоять за себя не могут и прикрываются своими папочками. А вот у нее папы нету, мамы нету. У нее вообще семьи нету и когда кто-то говорит про своих родителей, ей становится как-то немножко горько от того. Что за нее даже никто бы и не подумал принести выкуп. Потому что она никому не нужна, за стенами этой школы она никому не нужна. У нее нет друзей, нет подруг. потому что она всем всегда выносит мозг и с ней почти невозможно общаться. Все ей говорили «мало кто сможет выдержать твой характер». Тьфу! характер! Только вот она знала, что дело было не в характере. а в том, что она еще не встретила человека родного, ее вторую половиночку. Точнее встретила, но она так далеко от нее, а хочется чтобы была рядом. чтобы гулять вместе и плакать вместе. Смеяться вместе. С которой, быть может. она не была бы такой склочной. с которой она бы точно стала лучше и светлее. У нее нет семьи, она давно ее потеряла. Отец их бросил, мать спилась. братья, черт знает где их носит. Может, прозябают где-то. точно как и она, по уши в дерьме. А может живут припеваючи и уже забыть забыли, что у них есть сестра, и они не думают, что она сейчас в какой-то школе для проституток. Тьфу, ну что за сопли. Ей нисколько не грустно от того, что за нее никто не волнуется и не беспокоится. ей нисколько не грустно от того, что никто и не заметил ее пропажи. Что была, что не было. Нола задирает нос повыше и и закладывает руки на груди. Она со всем справится одна. Никто ей не нужен. Она в гордом одиночестве. и ей так хорошо, ей совсем не грустно. Нола сейчас смотрит на девочку как-то свысока. никакой симпатии она у нее не вызывает. потому что та самая избалованная вниманием и деньгами своего отца. Принцесса на троне. руки так и чешутся, И пускай сейчас эта принцесса в мешковатых джинсах и непонятной футболке. В грязных кроссовках. а Нола ей ужасно завидует, потому что сама она черти в чем. в какой-то облегающей майке, короткой юбке и на каблуках. Делать из нее женщину бесполезно, она девчонка со двора. на которой всегда помятая футболка, бардак на голове и не завязанные кеды на ногах. Однажды она так прибежала в училище, и какой-то мальчик сделал ей комплимент. Что так она выглядит очень мило и вообще. Потом он сто раз пожалел и долго вправлял свою челюсть.
Нола делает огромные глаза от удивления и подымает руки вверх на поражение. нервишки-то шалили у девочки. Черт ее вообще дернул сунуться к ней. она пытается отцепить пальчики от себя, которые сильно впились ей в плечо. Еще минута и Кейт выцарапает ей глаза просто. посчитав, что это вообще Нола свезла всех девочек в эту школу и ее в том числе. Поэтому срочно нужно ретироваться, глаза ей еще понадобятся. в отличии от других девочек, она была не очень зла на то, что ее сюда засунули. Это же вроде как приключение, очередная ее авантюра. осталось провернуть все так, чтобы это закончилось хорошо для нее. И то, что у нее это получиться. можно было даже не сомневаться. Она отпор дает сразу. чаще посредством кулака, реже посредством мысленного процесса и каких-то логических действий. она уже успела здесь познакомиться со многими девочками и у всех неизменно спрашивала. А какого черта они еще здесь? одни отвечали, что ждут, пока их спасут. Что вообще ее возмущало донельзя и она почти лезла в драку с этими недалекими. а другие отвечали, что просто ждут момента. Нола не понимала. зачем ждать момента? Пусть этот момент сам ждет. Нола не собиралась сидеть на месте. у нее не было плана, но она точно знала, что выкарабкается. Нола скидывает с себя руку девушки и быстро сматывается. даже ничего не сказав на прощания. Не очень вежливо, но она вообще не слыла образцом воспитанности и вежливости. скорее самой настоящей хамкой и груби
Проходит пару каких-то дней. которые она неизменно проводит в мучениях охраны, персонала, соседок по комнате. она успела подраться здесь с кем только можно было, разбить все, что только можно было. Ее даже успели наказать за все проделки. не пускали в столовую целый день, а ночью она уболтала какую-то девочку и в нее пробралась. вместе они съели все то, что нашли, а утром их обнаружили переевшими и заснувшими на полу у большого холодильника. Их чуть не забили до смерти метлой, а они чуть ли не до смерти хохотали. хохотали, убегали и падали. Так облопались чем-то. в общем-то, Ноле было весело, Ноле даже нравилось здесь. пока ее не вызывали ни к каким учителям, ни к директорам на ковер за не примерное поведение. и да, сегодня же было Рождество. такой хороший праздник, хоть она и не верила в чудеса. Но сегодня она даже торжественно поклялась, что не станет делать гадости, а может даже в одну волшебную минуту загадает желание. чтобы у той, которая ее половинка, все было хорошо. Нола выбегает из комнаты и стремглав бежит на улицу. Рождество витает везде, даже в воздухе. и она вдыхает этот воздух всей грудью, сладко морщится, ловит снежинки голыми пальцами. Бежит дальше, дальше. где-то там должна быть красивая елка. Нола видит ее и летит просто по дорожке. но та оказывается заледенелой и Нола вдруг поскальзывается и вскрикивает. Шумно падает на спину и катится по этой дорожке. не в силах ни как затормозить, она просто катится и смеется. Пока на горизонте не образовывается девушка и Нола ее не сбивает. Нола хохочет пуще прежнего и убирает с лица снег. выпрямляется и садится, и пытается спихнуть с себя ту, которую она сбила. Ворчливо говорит и не очень галантно пихается.
Да слазь с меня уже наконец, отдавила мне все. Худеть надо. и да.. ты не убилась там??

 Отправлено: 24.01.10 23:27. Заголовок: Я научилась просто,..

Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу.
Анна Ахматова

Удивительно, но она смогла сохранить веру в Рождество. Она не потеряла того радостного настроения, которое отчего появляется просто так – прямо с утра! – не потеряла надежду в чудеса и всегда ждала чего-то…необычного. В детстве она шумно выбегала из своей комнаты, чтобы тут же рухнуть в объятия отца, и поздравлять, поздравлять, пока ей не вручат какие-то подарки, только не из-за них она так ждала Рождество. Она его просто ждала, просто так, потому что этот день определенно отличался от других своей атмосферой, а этого уже было достаточно. Во всяком случае, таковым было ее сердце, беззаботное и безгранично доброе, как у матери, которая всегда согревала своей улыбкой.
Она накидывает на себя какое-то черное пальто и краем глаза оценивает себя в зеркале: никакой улыбки. Вернее, есть она, вон, как уголки губ приподняты – Рождество ведь! – но нет в ней душевного тепла, нет той бескорыстности и искренности, которая была раньше и делала ее так похожей на маму. Потом мамы не стало. И улыбки не стало. Да и ее самой тоже не стало.
Эти четыре года в детском доме она помнит отчетливее даже своего счастливого детства, потому что последнее с каждым днем окунается в некий туман и становится словно чужим, не ее. Там всегда было холодно и одиноко, во всяком случае, она относилась к такой группе, которая избегала любого общества, ведь старалась сохранить свои воспоминания, и пересматривала их, и лелеяла, пока не затерла до дыр. Пока не стал появляться этот туман и забирать даже образы родителей, и тогда уже не помнила она так ясно их лиц, что уж говорить о данном моменте, когда перед глазами лишь изредка проносятся общие черты.
И она застегивает свое пальто, перевязывает ее поясом, а потом долго рассматривает свою комнату, желая найти какой-нибудь шарф, чтобы укутаться и спрятаться от мороза. Она ведь смуглая и теплая, добродушная, хоть и пытается как-то скрыться, потому и сама любит тепло, и часто чувствует себя неуютно зимой, и сидит дома с горячей кружкой чая напротив компьютера, где так быстро и уверенно набирала очередное сообщение. Нола. Она не видела ее ни разу, ведь жили в разных странах, но из своей Германии она очень часто пересматривала ее фотографии и смеялась, и улыбалась, и забывала даже про все горести и беды, забывала о детском доме, с которого вышла недавно, забывала о делах и даже об автокатастрофе, которая так яростно снилась ей каждую ночь. А потом она пропала, хотя, может, никуда и не пропадала она, но их общение резко прекратилось, и Оливия еще долгое время переживала и даже плакала, только поделать ничего не могла.
Но сегодня Рождество. Сегодня должны быть чудеса и хорошие мысли, широкая улыбка и радостное настроение. Как бы это не звучало, но этот праздник для нее действительно значимый, она до сих пор любит его некой детской пылкой любовью, поэтому будет праздновать его здесь, в этой школе, пусть и в одиночестве. Ведь это Рождество.
Наверное, в детском доме она и жила только от одного Рождества до следующего, потому что единственный это день был, когда она улыбалась и смеялась, а воспитательницы часто качали головой и не понимали ее поведения, но ей было все равно. Им дарили какие-то дешевые подарки, но свой она не брала, а если уж и заставляли, то отдавала первому встречному. И продолжала наслаждаться праздником, и ночь целую не спала, а ловила эти чудеса распахнутыми глазами, но стоило только солнцу появиться из-за горизонта, как она снова пряталась в себя и свое одиночество. Лишь изредка, когда ей позволяли сыграть раз на фортепиано, вот тогда она снова расцветала, снова улыбалась и дышала вдохновением, но только те жалкие полчаса, которые ей выделяли.
И нерушима была ее вера в Рождество. Детская наивная вера.
Она находит длинный белый шарф в шкафу и воодушевленно закручивает его около головы, пряча шоколадные волосы, и старается улыбнуться, ведь все обойдется. Все вернется на свои места, ведь праздник, ведь настроение и большая елка на улице, к которой она так тщательно собиралась.
И щурится она от белизны снега, и сильнее укутывается в свой шарф, чтобы уверенным шагом направится к площадке, и идти, и улыбаться, и даже восхищаться белоснежной красотой, как неожиданно из-за спины раздается чей-то заливистый смех. А потом удар – и она теряет равновесие, падает на кого-то и больно ударяется локтем о лед, и кривится, но перестает, потому что ее начинают спихивать с себя. Она и не сопротивлялась особо, ибо не успела сообразить, как уже снова падает, но теперь на сам лед, и ударяется теперь макушкой, чтобы в следующую секунду стиснуть зубы. Было не больно. Стало просто невыносимо холодно, а она холода боялась, однако приподнялась только через пару минут, когда локоть перестал ныть.
- Да нет, все хорошо. Все хорошо.
Вряд ли говорила она эти слова той девушке, что сбила ее и сейчас была где-то по близости, скорее это она себя убеждала в очередной раз. Теперь она уже сидит на земле и оглядывается в поисках своего шарфа, потому что тот умудрился с нее слететь, только как-то найти его оказалось непросто. Она вздыхает и съеживается, ибо длинные волосы, естественно, оказались в снегу, и даже шея, а шарф все так и не находился.
- Послушай, ты тут шарф мой не видела? Белый такой, вязаный.
Говорит она с надеждой своим тихим уверенным голосом, и встает, и отряхивается от снега, и выпрямляется, и тотчас же замирает, стоило зацепиться ей взглядом за девушку. Она стоит, боясь пошевелиться, наблюдает за движениями незнакомки и не может даже окликнуть ее по имени, ведь страх сцепил горло мертвой хваткой. Вдруг, она обозналась? Ведь не бывает чудес. Только откуда-то из груди так хотят вырваться слова: «Нола, это моя Нола».

 Отправлено: 25.01.10 12:40. Заголовок: Нола спихивает након..

Нола спихивает наконец с себя девушку и с огромным облегчением вздыхает. на самом деле, очень театрально вздыхает. а потом снова не сдерживает смеха и чуть ли не катается по этой дорожке. потому что получилось так глупо и ужасно весело. Она вскакивает на ноги и отряхивает на себе одежду. вдруг слышит голос бедной пострадавшей, на которую она мало того, что напала со спины. Так еще потом и спихнула с себя неудачно, что та аж лицом в сугроб не прилетела. и Нола выпрямляется, почти меняется в лице. потому что, ну она точно обозналась. Такого в природе не бывает. она махает рукой и крутится вокруг своей оси на сто восемьдесят градусов, чтобы отыскать потерянный шарф. потом спускается на коленки и не обращает внимания на то, что у нее мокнут все джинсы. и что коленкам очень холодно, потому что именно в тех местах у нее порваны напрочь джинсы. Она ползает по сугробам, сдувает с лица снег. откидывает длинные спутанные волосы за плечи, чтобы не мешались и тихо шепотом грозиться, что вообще подстрижется под мальчика, раз они так сейчас ей мешаются. ну вообще какого черта она ползает в снегу ради того, чтобы найти какой-то там шарф для кого-то там? Лица которой она даже не успела разглядеть. Нола, как будто бы в ответ самой себе, пожимает плечами и продолжает рейд по сугробам. растерянно вокруг оглядывается и все тщетно не может найти дурацкий шарф. И видит, что уже далеко отползла от места происшествия, и разочарованно возвращается назад с пустыми руками. хотя ей почему-то так хотелось помочь этой незнакомке.
Ничего не нашла! эх ты! Маша-растеряша. ну ты не расстраивайся, мы тебе другой купим.
Нола глупит так, когда говорит, что они купят другой шарф, когда черт вообще пойдет и разберет, вернутся ли они когда-нибудь домой, а в этой школе (вот странность, а) нет магазинов. У Нолы все гораздо проще. она хочет домой, а значит она будет там очень скоро. и конечно же, купит этой девочке шарф. Вот точно такой же, белый и вязанный. а ее заставит сесть на диету, больно уж тяжелая. Нола смеется и наконец, поднимает глаза на девушку, когда хочет потянуться и потрепать ее за плечо. Но рука как-то опускается и лицо снова меняется, когда она видит такие ужасно знакомые черты лица. она сначала не соображает, на самом деле ли все это с ней происходит. Может это ей сниться? может она умудрилась и напилась так? Черт возьми, ну не бывает же такого. она долго и усердно разглядывает ее лицо, а потом ее руки, ее волосы. Вообще всю ее. и растерянно просит ее что-нибудь еще сказать. чтобы точно убедиться: ей не приснилось с самого начала. это ее родной голос, это ее родная девочка. эта та самая, которая и есть половиночка. Нолу распирает от нахлынувших чувств. она просто не знает куда податься и как крикнуть, чтобы все в чертовой школе услышали, что в одну минуту в мире стало на еще одного человека счастливей. и на небе, наверное, загорелась еще одна звездочка. Нола прыгает на одном месте и визжит. прямо как маленькая девочка. она забывает, что недавно поскользнулась на этих кедах. Но продолжает носиться вокруг Оливки, как сумасшедшая. ненормальная, помешанная! осматривать ее со всех сторон, трогать за плечо и просить сказать еще, ну что-нибудь еще! и если это сон, то пусть длится как можно дольше. Нола наконец останавливается. перестает танцевать какой-то дикий африканский танец и заглядывает девушке в глаза. ей приходится приподняться на носочках, потому что Оливка ходила на каблуках, а она щеголяла в низких кедах. и оказалась немного ниже ее самой. Поэтому она так неловко и трогательно приподнимается на носочках. чтобы посмотреть в самые теплые глазки во всем мире и еще раз пронзительно завизжать. Это точно она. ее добрая самая, ее глупая самая, ее любимая самая девочка. она набрасывается на нее и душит в объятьях, и валит в снег. и смеется ей куда-то в плечо. И совсем не хочет отпускать, потому что вдруг она исчезнет? испариться, раствориться? Нет, она не отдаст.
Оливка. ну скажи, это ведь ты. правда ты?
Нола глухо бормочет ей куда-то в плечо. и ей как-то невдомек, что может она уже задушила свою подругу, как обвила ее шею своими руками. у нее миллион вопросов, у нее столько всего рассказать! Да и всегда так было. пока Нола не попала сюда и связь с ее подругой оборвалась. сказать, что Нола грустила. соврать. Просто она не успевала грустить. столько дел, столько дел. Все жизнь попортить. а тут уже и смысла грустить нет, потому что, ну вот же она. ее любимая, родная. Господи, как сильно она ее обожает. Ноле вдруг приходит умная мысль в голову. что, быть может, в холодном сугробе, да еще и без шарфа! лежать не так уж и приятно. И она сдавленно снова смеется, как будто бы извиняющееся. хотя извиняться вообще не в ее стиле. Она поднимает Оливку из сугроба и счастливыми глазами на нее пялиться, и даже не знает. стоит ли ей сейчас открывать рот. Потому что она ведь как начнет говорить, так и не остановится. Але стряхивает с плеч подруги снег. убирает с лица волосы и еще чуть-чуть, и кажется, она растает совсем. но тут ее взгляд натыкается на оголенную шею, и мисс Нола Нортон в этот раз настроена решительно. отыскать шарф. Она снова падает на коленки и ползет уже в противоположный сугроб. Оливке приходится подождать пару минут. прежде чем Нола возвращается к ней и одевает на нее шарф. обматывает просто на сто раз и аккуратно завязывает. Она никогда не была заботливой. никогда не была нежной. но учиться ведь никогда не поздно. и еще не хватало Оливке заболеть, им столько всего еще нужно успеть.

 Отправлено: 01.02.10 04:27. Заголовок: Зубы Втиснула в губы..

Зубы
Втиснула в губы.
Плакать не буду.
Самую крепость –
В самую мякоть.
Только не плакать.
Марина Цветаева

Она продолжает смотреть и все так же продолжает не верить. Но смотрит, и смотрит по разному: сперва подозрительно, потом уже оценивающе, а потом просто смотрит. И уже смотрит, чтобы любоваться, чтобы сказать себе: «вот же она, моя Нола!». Только все равно верится с трудом, и как-то даже словно нехотя, хотя потом она вспоминает, что сегодня же Рождество, значит, действительно Нола, значит, не обозналась, значит, теперь у нее есть хоть кто-то.
Значит, теперь она не одна.
Но она все равно стоит без движений, хотя уже улыбается широкой и мягкой улыбкой, как когда-то улыбалась ее мать. Особенно по утрам, стоило ей только сбежать со второго этажа, чтобы тут же сесть на свое место и пытаться отхватить хоть кусочек теста; на что ее мама улыбалась – вот именно так! – и говорила, что нужно подождать.
Нужно подождать и сейчас. Потому что Нола так старательно ищет ее шарф, так выискивает его в сугробах, а она просто стоит и смотрит, и не может поверить, хотя, кажется, поверила же буквально пару секунд назад!
Шарфа не оказалась. Да, господи, черт с ним, с этим шарфом, только бы это действительно оказалась Нола, и тогда уже неважно совершенно: есть шарф или нет его! Хулиганка говорит так просто, что они купят потом новый, а потом тоже замирает и начинает ее разглядывать, отчего Оливия ликует где-то в душе. Ведь, значит, точно Нола, точно ее хулиганка! Значит же, не обозналась она, да и разве могла она не узнать, когда каждый день, каждый вечер писала ей длинные письма и так трепетно ожидала ответа с горячей чашкой чая? Нет, определенно не могла.
И она загадочно продолжает улыбаться, когда ее начинают просить сказать хоть что-либо, но она молчит и смотрит искоса, лукаво. И даже раз причмокнула губами, делая вид, словно высматривает свой потерянный шарф в каких-то дальних сугробах, хотя какие там сугробы, если вон только здание школы? Но она все равно играет и наблюдает, а потом не выдерживает и начинает смеяться. И смеяться так весело, так искренне, забыв уже про всякий холод и прочие проблемы, потому что рядом ее Нола, потому что она теперь не одна! Ну, разве ж можно было спокойно смотреть на лучистые глаза своей подруги, разве ж можно было просто молчать и ждать чего-то, когда она сейчас так просто смеется, как не смеялась уже слишком давно?
Сегодня ведь Рождество. Сегодня ведь праздник.
Теперь двойной.
- Конечно я, глупая моя. Боже, я до сих пор поверить не могу, что ты рядом. И я бы пережила любой холод, ну, хочешь, брось меня еще раз в сугроб? Да я сама даже…
Она не успевает договорить, потому что стало трудно разговаривать, и, в конце концов, потому что спустя мгновение она снова вздрагивает от пронизывающего холода, ведь снова в сугробе, снова снег на волосах и шее, но уже все равно! Она хохочет и спихивает теперь с себя Нолу, ударяет ее легонько в грудь, чтобы та слезала скорее, потому как хочется столько всего успеть, хочется столько всего рассказать, хочется рассмотреть свою Нолу и не отпускать уже никуда, а не просто лежать в сугробе!
Она встает с помощью подруги и начинает отряхиваться от снега, и непроизвольно вздрагивает каждый раз, когда новые комья попадают под одежду, и улыбается, а потом стала резко озираться по сторонам, стоило ей только не обнаружить Нолу рядом с собой. Приходит в какое-то оцепенение и падает на колени, чтобы спрятать лицо в холодных ладонях, и молчит, и думает, и не может поверить, что ее снова бросили.
Во второй раз.
О, как она плакала, когда ей перестали приходить ответные письма, когда она потеряла свою подругу! Она, кажется, забыла про всякую свою гордость, и писала ей каждый день, умоляла ответить, и звонила ей каждый вечер, только никто не брал трубку. Она была готова уже вылететь из своей Германии, только опомнилась в последний момент, что ее наверняка просто не желают больше видеть, а она навязывается как непонятливая девчонка. Долгие ночи она бессмысленно рассматривала стены, пока одним днем ее не привезли в эту школу. Пока снова не пресекли ее счастье резким махом, лишая не только радости, но и надежды.
- Ты не бросила меня? Господи, а я то уже подумала…
Она улыбается извиняющее, когда Нола приносит ей этот вязаный шарф и заботливо обматывает его около шеи, и терпит холод, ведь он был весь в снегу. Просто она не обращает на него внимания. Лишь обнимает подругу, но уже не столь эмоционально, а скорее чувственно, когда прижимают к сердцу да держат подолгу и крепко. И она так обнимала, и не хотела отпускать никуда, но все же отстранилась, чтобы присесть на ближайшую лавочку.
- Ты мне скажи, как ты здесь оказалась? Тебе нельзя здесь. Ты ведь у меня такая красивая: я вот смотрю сейчас на тебя и понимаю, насколько тебя не любит фотоаппарат. Я помню твои фотографии, какими они ослепительными были, но сейчас, когда я вижу тебя своими глазами, то ни о каких фотографиях не может быть и речи!

 Отправлено: 08.02.10 11:00. Заголовок: Нола много раз предс..

Нола много раз представляла, как они встретятся. и никогда в жизни не могла предположить, что встретятся они в таком пропащем месте и в Рождество. она представляла, как они договорятся встретиться в каком-нибудь городе. Который между Германией и ее городом. где-нибудь посередине, чтобы им лететь было одинаковое количество часов. Нола представляла, как будет собирать быстро все свои пожитки в небольшой чемодан и танцевать целый день в предвкушении вечера. когда же она наконец поедет в аэропорт, протянет девушке свой билет и самолет оторвет свои колеса от взлетной полосы. Как она будет ерзать на своем кресле и не давать покоя своей болтовней несчастному соседу. как будет громко ругаться на весь салон, как будут все оглядываться в поисках этой светловолосой хамки. А когда натыкались взглядом на эту девушку, которая во все глаза смотрела в окно и считала минуты до прилета, наверное, думали. как изо рта этой прелестной может вообще вылетать такое. Но это были уже не проблемы Нолы. ее вообще очень часто путали с ангелом. У нее очень женственная внешность. она маленькая и хрупкая девочка с белыми локонами. с красивыми большими глазками и всегда пушистыми ресницами. ей бы пошло маленькое коктейльное платье, высокие каблуки и изящные браслетики на изящном ее запястье. Она могла бы ходить по вечеринкам и красиво улыбаться. она такая будто бы голливудская девочка. Только вот она не носит платья и не улыбается по-голливудски. она носит кеды и рванные джинсы, и по выходным уезжает с друзьями за город, прежде взяв с собой ящик пива. Она может сидеть у костра и играть на гитаре. петь песни даже с совершенно отсутствующим слухом и голосом, но однако, все будут ее очарованно слушать. Потому что даже она со своим хриплым резким голосом может спеть красиво. она ведь даже Оливке своей пела и плевать хотела Нола, красиво звучит или некрасиво. она просто сидела на кухне, на столе с ногами. Смотрела какой-то фильм по телевизору и держала трубку у уха. и пела своей Оливке, которая по тот конец провода только засыпала в постели, колыбельную. она не умела ласково мурлыкать, но она старательно вытягивала каждое слово, а потом повторяла несколько раз, что очень сильно любит ее и клала трубку. и еще несколько минут застывала с такой нежностью на лице и продолжала мечтать о том, как они встретятся. Как она самая первая вылетит из этого самолета, как плюнет на все досмотры и станет дорываться первая выйти в зону встречи прилетевших. Как станет беспорядочно искать ее в толпе глазами и увидит. и снова, сквозь толпу людей, со скоростью света к ней полетит. чтобы схватить и обнять. обнять именно так, как обнимает сейчас и не хочет никуда отпускать.
Тебя ущипнуть что ли? да я это, я. привет, моя хорошая.
последние слова она выговаривает с такой нежностью. Совсем не присущей для Нолы. потому что она привыкла кричать на всех языках мира, которые даже не знает. какие-то ругательства всем в спину, показывать средний палец. Кутить вечерами с подругами по улице с бутылкой вина в руке и кричать на весь квартал какие-то песни. Садиться на лавочки с ногами, болтать ими и пить с горла. а когда алкоголь сказывался, сваливаться назад и слишком громко смеяться. В общем, вести себя дерзки, хамски. Неподобающе. к чему она была приучена с самого детства. Никогда в ее жизни не было место нежности. ее даже мама не целовала на ночь, как делают все нормальные мамы своим любимым дочерям. Она вообще никогда не получала ласки и заботы от родителей, она росла сама по себе и воспитывала саму себя. поэтому и выросла такая разгильдяйка, которая совершенно не умеет держать себя в руках и в обществе тем более. и никому не покажется это очаровательным, когда она в приличном кафе начнет говорить официанту, какой же он на самом деле урод и как его вообще свет носит. Не потому, что он на самом деле урод. а просто Ноле стало скучно. она так скучающе сидела, потягивала коктейль, а тут попалась жертва под нос. Естественно, все снова доходит до того. что Нола начинает кричать на неизвестных ей языках, а ее выставляют за порог. она натягивает любимые свои перчатки и довольная топает домой. Ей просто жизненно нужен этот экстрим. и пускай, добытый своеобразным путем, но все же. Нола не такая воспитанная, чтобы задумываться над тем. что других людей может обижать это поведение. Ей вообще плевать на других людей. она знает только одно, что ей плевать теперь не на всех людей. У нее ведь ее Оливка. самая дорогая, самая важная. С которой они. правда, познакомились фактически только сегодня, но Нола всегда, всегда чувствовала. что сквозь тысячи километров, между ними тянется красная лента. которую не порвешь, не разрежешь. Которая связывала всегда их. так близко, так крепко, что Нола могла сидеть на парах и вдруг почувствовать какое-то волнение. набрать номер своей подруги, разбудить ее, потому что у них такая огромная разница во времени. Совершенно не извиниться за прерванный сладкий сон и поинтересоваться. не болеет ли она. и слушать в трубку удивленный сонный голос и вопрос «как ты узнала?». а Нола желала спокойной ночи, ложила трубку и пожимала плечами как будто в ответ. Она просто чувствовала свою Оливку. эта красная лента, которая между ними была и будет. просто в тяжелую минуту помогает почувствовать, что самый дорогой на свете человек. Пусть сейчас не с тобой, но он рядом. а сейчас вообще все на свете потеряло свой смысл. и этот смысл теперь только в красивых шоколадных глазках Оливки.
Дорогая, меня сам Господь Бог сюда послал, чтобы я им всем показала. что такое рай на земле. И да, раз такое дело. Ты мне в этом поможешь. мы же сбежим отсюда, Оливка?
Нола гладит девушку по волосам и смотрит в ее личико. мягкое, красивое. Нола всегда помнила, что ее подруга такая нежная. неженка совсем. Мало ругается, мало злиться. поэтому чтобы сейчас Оливка не смотрела на нее косо. Ноле приходится через каждое слово прикусывать свой язык, чтобы не выругаться тихо. что Рождество им приходится встречать в таком месте, а не дома. Когда они в свитерах с оленями, под одним пледом и возле большой красивой елки. когда они открывают подарки друг друга и грают в какую-нибудь глупую игру, например, в города. Соревнуясь горячо до последнего, а потом смеяться, трепать друг друга по голове и засыпать друг у друга на плечах. Все вместе. теперь все только вместе.
Нет, это ты красивая у меня. такая красивая, что я сейчас влюблюсь и буду приставать. И никуда я тебя не брошу. ни в сугроб, никуда. И не отдам тебя. Я буду тебя защищать. тебя никто не обижал, пока ты тут без меня? скажи мне, а уж я с ним..
Она ухмыляется и стягивает перчатки. чтобы поразмять костяшки пальцев. Она за свою подругу горой.