FALLEN PARADIZE

Нехорошая женщина. Злая, гадкая. Это он об Ундине - девчонке с вихрем рыжих кудряшек. Они обжигают его пальцы, словно пламенем, и ему хочется их оборвать, как он оборвал все листья на осенних деревьях участка. Он вошёл в раж по той причине, что всё никак не мог поймать белку, перелетающую с ветки на ветку словно на крыльях - он ей позавидовал, нервно заламывая руки, потому, что он, Бертран, не умел летать, не получалось. Ему хотелось дотянуться до этой белки шаловливыми ручонками, дабы та больше его не раздражала. Дабы та больше не летала и была мертва. Она была бы такой спокойной, красивой, и он бы ласково прижимал её к сердцу, как любимую неживую игрушку, и качал бы трупик белки на руках. Или, может, лучше убить Ундину? Она была бы прекрасна. Он бы старательно, высунув язык от натуги, заплёл бы её хаотично распоясавшиеся волосы в аккуратные косички и надел бы ей красивый бант. Он бы даже соизволил разукрасить её мёртвенно-прекрасное личико тональником матери - Фридберт бы его не стал ругать. Брат позволяет ему всё на свете, вот только всё время уезжает. Вот и сейчас Фрид в отъезде, и у Бертрана на мокром месте глаза. Он сегодня особенно нервозен и капризен, и ему всё не нравится. То, что он увидел живую белку, что умеет летать, словно издевательски демонстрируя ему его неполноценность. Он не увидел Ундину, пусть даже та обладала существенным недостатком - рыжая была жива. Хорошо, недостаток этот проходящий – так, по крайней мере, говорит ему его новый и уже горячо любимый друг Джереми, с которым Бертран столкнулся в морге, когда подсматривал за тем, что делали там санитары. Он не увидел ничего сверхъестественного и привычно расплакался, когда услышал, как за его спиной кто-то многозначительно хмыкнул – это оказался Джереми. Открывающий ему горизонты того, к чему Бертран тянулся и чего раньше не знал.
Бертран не убивает белку. Его это огорчает, и он удовлетворяется тем, что со всей дури разбивает чашку – а уж дури в нём хоть отбавляй. Снова плаксиво мысленно сетует на свою печальную долю, когда, стоя в саду на самом ветру – он обожает жёсткий сквозняк – замечает Ундину. Явилась. Дрянь – о чём он ей тут же с детской непосредственной досадой заявляет. Ну разве Ундине так уж сложно умереть, чтобы его порадовать?
-Дрянь. Я тебя утром ждал. Ты не пришла. Я расстроился и много плакал. Я хотел убить белку, но не сумел её достать. Она убежала, а я разбил чашку. Это ты виновата, что белка жива.
Он канючит и жуёт свои губы, как плаксивый ребёнок, трогательно подняв брови, но, стоит ей подойти, как выражение его лица меняется. Оно становится ледяным. Холодный, ничего не выражающий взгляд, как гладь безжалостного озера, поглощающего несносных путников в своих глубины и навеки погребающего там их разлагающиеся кости. О, что за чудеса. Он же может кончить от подобных красочных картин. Вместо этого он хватает за запястья Ундину – имя, как у русалки. Значит, она – ведьма. У неё даже волосы рыжие, ей бы гореть на костре и орать. Музыка убиения.
-Я смотрел «Проклятие деревни Мидвич». Там хорошая девочка обварила руку ведьмы в кипятке. Ты гадкая стерва. Обманщица, дрянь. Ты посмела меня огорчить. Обвари свою руку, если хочешь быть прощена. А если не хочешь, всё равно обвари. Я так хочу - может, тебе даже понравится.
Говорит он, невозмутимо лизнув её в щёку, словно неумолимый любовник, готовый прямо здесь задрать ей юбку против всех канонов вежливости и галантности. А ещё обиженно дёргает её за волосы – не по-мальчишески, а злостно, яростно, едва ли не вырывая из неё локон – ему интересно, пружинят ли её локоны, как он читал в одной книжке, где вредная девчонка постоянно дёргала всех за волосы и смеялась, смеялась до упада. Он противный мальчишка с садистскими глазками и почти ломает руки Ундине, изощрённо пытаясь их выворачивать, но что-то внутреннее мешает ему это сделать со всей силы и услышать хруст её нежных косточек. Он всё же слегка контролирует свой нажим, хотя это сложно для Бертрана. Он не привык себя контролировать и подавлять даже самые грязные свои желания. К слову, в том фильме ведьмой скорее была девочка. Только Бертрану с его воспалённым отклонениями ошмётками разума этого не понять.
Его импозантный, холёный вид франта с иголочки разбивается о несоответствие его диковатой внутренней личины. Словно в нём играет бес, которого он и не подумал бы изгонять, напротив, охотно делясь с ним своими трапезами, лишь бы тот его не покинул. Бертран буквально вгрызается в неё своими лихорадочными, преисполненными неадекватного огня, глазами. С одной стороны, раз уж он решил обварить её пальчики в кипятке, вряд ли он легко отступится от своего. Но, с другой, он всего лишь бедный-несчастный маленький принц с планеты садистов, то и дело надрывно рыдающий без умолку, ему только повод подавай. И не самая сложная из задач – перевести траекторию его рассеянного внимания.