Отправлено: 08.02.10 08:09. Заголовок: Особняк Тома Керрота.

особняк, находящийся в центре города, а не на окраине, как это бывает обычно. Стильный просторный особняк.

 Отправлено: 08.02.10 08:15. Заголовок: Кира все же витающая..

Кира все же витающая в облаках. у нее всегда параллельно текут несколько мыслей и поэтому она иногда может быть такой рассеянной. И постоянно что-то переспрашивать. сейчас она смотрит с мечтательными большими глазами куда-то в одну точку и крутит в руках чашку с горячим чаем. Думает сразу о миллионе вещей и в это мгновение нисколько не присутствует здесь. поэтому когда ее сестра что-то громко вскрикивает, Кира пугается и роняет на себя чашку с чаем. вскакивает с места и кривится от обжигающей боли, но потом почему-то смеется. С самой себя же. будь на месте Ривер Том, она бы его убила. этой же самой чашкой. потому что, ну какого черта так кричать и ее пугать? Но здесь ее сестренка и такое чувство как «злость» по отношению к ней исключено абсолютно. Только одно лишь обожание, обожание и только. причем совершенно слепое обожание. Если бы Ривер убила человека и пришла к ней с окровавленными руками, Кире было бы глубоко плевать. она все равно обожала бы свою сестру до умопомрачения. Если бы Ривер предала Киру. сделала бы что-нибудь такое, чтобы резануло по маленькому сердцу, Кира бы простила все на свете и продолжила ее обожать. ровно как было с Марикой. Кира не была в курсе, что происходит за ее спиной. но однажды валялась на кровати, задрав ноги к верху и задумчиво ими болтая в воздухе. И думала о том, что если бы Рия предала ее, она бы простила, обязательно простила. Кира берет бумажное полотенце и вытирает мокрое пятно со своего свитера. С любопытством наблюдает за передвижениями Ривер и рассматривает бутылки, которые она предлагает. немножко кривится, потому что одни очертания этих бутылок вызывают у нее головную боль со вчерашнего похмелья. Но черт возьми, сегодня же праздник. чем не повод опять заглушить все свои маленькие проблемы и волнения сердца? Кира радостно кивает в ответ на какое-то шампанское. хотя вообще впервые слышит название, но уже хватается, чтобы открыть, пока не осмысливает сказанное ранее и понуро не оседает на кофейный столик. Чуть не угодив попой в поднос, и крепко вцепившись в бутылку с шампанским. Сегодня какой-то странный день. то прилив счастья, смех и сестра. То подонок, прорвавшийся в ее мысль, грусть и тоска. скоро она съест ее изнутри, а Кира за своими глупостями и не заметит, что стала совсем пустая. Что тоска уже давно все выгрызла из нее. она опускает голову и надуто говорит.
Ну Ривер. я же обиделась на него. а если он дома? Я приеду и что? он подумает, что это я решила к нему вернуться. А вот черт с два, не вернусь я к нему ни за что. но он обязательно так подумает.
но тут Киру посещает одна мысль, которая ее очень злит. Что она аж выпрямляет спину и поднимает голову. И Ривер сейчас видит ее глаза. Как всегда, блестящие и с огоньком, и сейчас очень злые. Она отставляет бутылку в сторону и поднимается со своего места, чтобы поставить заложить руки на груди и прищуриться, и поджать губы. И подумать о том, что подонка этого дома не будет при любом раскладе. он же не станет терять время даром, поедет развлекаться с какими-нибудь шлюхами. И эта мысль ее так злит, так бесит, что она прикусывает нижнюю губу и горит идеей проверить это. с одной стороны, она хочет забрать свои вещи и не встретиться с ним там. чтобы переехать жить к сестре, не рисковать своей жизнью. пока рядом с ним и проверить. побежал ли он сразу ей изменять. С другой стороны, она не хочет никуда ехать, не хочет ничего забирать. просто потому, что она знает, что дома его не будет. Что она маленькая глупая истеричка. осядет прямо там на пол и обиженно спрячет лицо в руках. осознавая, как на самом деле он был нужен ей и как она была не нужна ему. она не хочет знать и бродить по его пустой квартире. Со злости глотая слезы и бить посуду. Но одно желание одолевает другое. Поэтому она подбегает к сестре, целует ее в макушку и бежит в ванную. чтобы быстренько нанести новый макияж, поправить прическу и сверкнуть глазами, глядясь в зеркало. Мену возвращается в гостиную и подходит к сестре. Очень нежно ее обнимает, прижимает к себе и утыкается подбородком ей в плечо. и шепчет на ушко, и тихо смеется, щекоча ухо своим дыханием.
Я скоро вернусь, обещаю. можешь засекать время, не приеду вовремя – поставишь в угол. И да. не грусти тут без меня.
Кира выбегает из дому скоропалительно. ловит такси и едет в самый центр города. в его квартиру. У нее в сумке еще остались ключи, поэтому она без труда проникает внутрь. открывает дверь очень тихо и на цыпочках забирается внутрь. у нее спирает дыхание, когда она стоит в темной прихожей и прислушивается, есть ли кто дома. И когда в ответ на ее вопрос оглушительная тишина. она снимает туфли и со злостью швыряет в противоположную стену. Ненавижу, ненавижу, ненавижу! А потом ей остается только сжать кулачки и состряпать манерное лицо. Будто бы ее совсем не трогает, что он все таки ей изменяет. Она сбрасывает с себя шубку. позаимствованную у сестры, по хозяйски ходит по его квартире и молиться, только чтобы он не вернулся. Чтобы она не убила его со злости. чтобы он не увидел ее здесь и ни в коем случае (!) не подумал, что будто бы она по нему страдает. Какая чушь, ей плевать. Мне плевать, плевать, плевать...

Проходит два часа. Кира Пинто сидит в самой середине гостиной комнаты и собирает все самое нужное. возле нее стоят два огромных чемодана, набитых до верху какими-то платьями и туфлями, юбками и косметичками. Все самое нужное. осталось все это как-то запихнуть и застегнуть, что не представлялось выполнимым, но Кира должна была это сделать, потому что ее сестра ждет ее уже черти сколько в Рождество и с бутылкой вкусного шампанского. Совсем одна. Кира встает с места и пританцовывая, и мурлыча себе что-то под нос, делает первую попытку застегнуть чемодан. но у нее ничерта толкового не выходит. Тогда она обходит его с другой стороны и пробует снова. она вдруг вспоминает, как ездила на Сейшелы со своим подонком. Он терпеть не мог растрачивать время впустую, а все отпуска на теплых берегах считал именно пустой тратой времени, и Кире понадобилось не раз себе сорвать голос. когда она кричала и топала ногами, и истерила, что хочет поехать с ним, и что он поедет с ней. Когда до вылета оставался час, Кира только продрала глаза и сонно огляделась вокруг. Том как ни в чем не бывало, уже собранный сидел на кухне и пил кофе, а Кира в порыве бешенства начала бить его каким-то своим еще не уложенным десятым купальником, потому что он ее не разбудил и, наверняка, сделал это специально. чтобы сорвать ей все планы. Тогда они все же улетели на острова. а Кире оставалось только брать его под руку, тащить гулять по берегу и задирать носик, и сильнее сжимать его руку, чтоб похвастаться всем местным профурсеткам, что этот мужчина достался ей.

 Отправлено: 26.03.10 18:32. Заголовок: Ты хочешь быть со м..

Ты хочешь быть со мной,
Но всё тебе не нравится во мне.
Ты хочешь это изменить,
Надеть мне шёлковую нить
На шею и гулять, водить
И злишься, почему же «нет».
Григорий Лепс

флэшбэк

На его губах презрительная усмешка, слегка приторная, которая сперва разъедает уста, а потом перебегает к зрачкам, чтобы уже там не знать помех: и злиться, и смеяться, и безвольно биться в черном омуте зрачков, так яростно желая вырваться на свободу. Свободы пока еще не было. Свобода наступит с Рождеством, когда они с Фердинандом завалятся на его квартиру, похлопывая друг друга по плечу, а потом и вовсе перемещая свое внимание на очередных длинноногих красавиц, что будут сперва вести себя так скованно, отчего ни один, ни второй не смогут сдержать похабной усмешки – и вот теперь свобода, тягучая и томная, но в тоже время перерастающая в огромное цунами, накроет с головой какой-то искусственной страстью, а потом и вовсе выплюнет с утра пораньше, одаривая обезоруживающим похмельем.
Такое глупое бездарное Рождество. Только другого ему как-то и не нужно. К другому он не привык.
Свободный час, а может и больше, поди разбери, но он уже паркует автомобиль, чтобы ненавязчиво прихватить с собой купленный алкоголь и как-то громче положенного хлопнуть дверцой. Только сегодня не тот день, когда он напряженно поджимает губы и тяжелыми шагами направляется к своей квартире. Сегодня Рождество, сегодня свобода, хотя на постоянно возникающий вопрос: «какая, твою мать, свобода?» - он нисколько не обращает внимания, лишь переступает порог; и рука уже тянется небрежно бросить ключи на столик, как он мгновенно настораживается и вытягивается в струну, вслушивается в тишину, сузив черные глаза, но стоило только послышаться мелкому шороху с гостиной, как натянутые губы мгновенно разрезаются острыми уголками, а ключи бесшумно исчезают в кармане.
…и какая, твою мать, свобода?
Он знает, кто за стеной. Он уже сейчас чувствует ее духи и взъерошенные волосы, вечно грубо оттянутые его ладонью, ее длинные ноги и озорные глаза, лукавые и обязательно непоколебимые. Он знает, он чувствует, но выжидает пару минут, чтобы без единого звука подойти и опереться на дверной косяк, сложив руки на груди, и усмехаться, наблюдая, как ее тонкие пальчики теребят яркие тряпки, а потом старательно дергают за замок чемодана, а губы злятся и даже чертыхаются порой, что окончательно его умилило.
Она его не видела. Стояла спиной и о чем-то напряженно думала, когда он, наконец, не выдержал, когда терпение натянулось до крайнего предела и вот-вот лопнет, озаряя помещение алой вспышкой, но он ведь терпел! Черт возьми, он стоял и умилялся - или как там? – но наблюдал и даже улыбался, что ли, а потом взял – и не выдержал.
…и какая, твою мать, свобода?
И резко тянет ее к себе, сжимая локоть, тянет на себя, чтобы тотчас же развернуться и накрыть ее своим телом, прижимая к стене как можно теснее, чтобы она задохнулась, чтобы подняла на него свои озорные глаза и смотрела, смотрела, пока он окончательно не озвереет и не вышвырнет ее к чертовой матери, но только не сейчас, чуть позже, а теперь его горячее дыхание на ее губах и эта острая усмешка:
- Какая неожиданность.
Голос хриплый и низкий, все тот же наждачный шепот, что бесстыже ютится у нее на губах, а он усмехается: ведь коль надумает она дернуться, то определенно наткнется на его уста – и вот тогда вся злость, все это Рождество с чертовой свободой, все сразу и вперемежку отойдет отчего-то на второй план, забудется и побоится всплыть вновь до того момента, пока он наконец не насытится ее губами, но до оного он терпит. Сжимает зубы чуть ли не до скрипа, все усмехается и терпит; терпит ее духи и волосы, которые чудились ему с самого порога, терпит ее взгляд и глаза, терпит даже этот въедливый вопрос, что витает где-то рядом и излишне его раздражает.
…и какая, твою мать, свобода?
И охота махнуть на все рукой, послать к черту весь тот алкоголь, оставшийся где-то в коридоре, и всю ту искусственную страсть, которая обещала нахлынуть часок через другой – все, что можно, лишь бы показать этой истеричке, что не стоит лишний раз показываться ему на глаза, тем более так несносно соблазнять оголившимися запястьями, на которые он вечно реагировал чрезмерно яростно.
Запястья.
У него мутнеет взгляд, когда глаза натыкаются на невесомый браслет, усмешка мигом вырывается из оков зрачков, и теперь ничего, абсолютно ничего, кроме темноты и гнева, который бьет по вискам яростнее и яростнее, с каждым ударом разбивая часть его сознания. Еще немного – и ни о каком терпении не может идти и речи. Еще немного – и он ее просто убьет, если та не успеет исчезнуть из вида за какие-то жалкие десять секунд.
- Пошла вон.
Девять.
Ей просто нужно хотя бы зайти за его спину, чтобы выиграть время, нужно сделать хоть что-нибудь, только он совершенно забыл, что прижал ее к стене. Забыл и о том, насколько близки сейчас ее губы. Он просто не видит их. Видит только ненавистный браслет на хрупком запястье, и больше ничего.
…и кто-то, твою мать, говорил о свободе?
Восемь.

 Отправлено: 26.03.10 19:28. Заголовок: Зверем чёрным на бел..

Зверем чёрным на белом снегу вою,
весь я снова лечу к чертям, под какую-то плаху.
я, наверное, совсем ничего не стою,
раз меня так легко посылают к черту.(с)

Раз, два, три. Кира не успевает опомниться, как позади нее материализуется тот, кого она так сильно обожала и ненавидела одновременно. то есть она накручивала себя и говорила себе, что ненавидит. Что терпеть его не может. а уж как она трещала своим подружкам, что вообще его на дух не переносит. показательно не отвечала на звонки, хмыкала. Дулась. а потом решения его не любить хватало на семь-восемь часов. (с) А то и меньше. и в конце концов она хватала трубку и сама звонила ему. он больше не звонил, он ведь знающий себе цену мужчина. Если ему не отвечают, он не будет навязываться. он не девчонка, чтобы бегать. а вот Кира была девчонкой. самой обычной маленькой девочкой, которая сначала страшно дулась. Надувала губы, отворачивалась. а потом сама же подходила и обнимала его, когда все капризы и психи на него растрачивались. Оставалась пустота, которую срочно нужно было чем-то заполнить, и она заполняла своей же лаской к нему. С ней он ласков был ну очень редко. она может по пальцам пересчитать те разы, когда он мог даже нежно ее приобнять. а тогда она расплывалась в счастливой улыбке и прощала ему все на свете. Забывала обо всем тут же. даже если пять минут назад он держал крепко ее за шею и обещал придушить тупую истеричку. Она могла забыть, что ей звонила Рия накануне и попросила перезвонить. а Кира ведь слышала, как заскрипели зубы подруги, когда той пришлось выслушать причину, по которой Кира не могла пойти с подругой на какой-то показ мод. И причина была Том. но она ведь глупенькая и ничерта, кажется, до сих пор не соображает. почему злится Рия, почему швыряет трубки. А может, все ее мысли были заняты только им, и в них почти не оставалось места кому-либо еще. а еще он тот, на кого она растрачивала все свои слезы. Тот, из-за которого было так много слез. Не глупых девчачьих. а на самом деле ужасных надрывных слез по ночам. которые он просто терпеть не мог, но она никогда и не плакала при нем. Потому что он же должен думать, что она сильная. что она независимая и что ей скорее всего, вообще плевать. плевать на их отношения, плевать на него. А еще он должен обязательно думать. что если Кира захочет, она уйдет. и он ее не удержит. Только с ним это слабо прокатывало. он могл отпустить с легким сердцем. а Кира. Кира не хотела, чтобы он ее отпускал. Кира хотела, чтобы он ее держал. она столько раз звонила ему и говорила «пожалуйста, скажи, что тебе на меня плевать». ведь все эти ее иллюзии, все надежды так изрядно трепали ей нервы. Дурацкие мечты. а ведь если бы он сказал «мне плевать. ты не нужна», ей бы стало легче. Правда легче. потому что она перестала бы себя мучить сомнениями. Вечными вопросами. она бы перестала ловить каждое его слово и думать «а что он под этим подразумевал?». «а нужна ли я ему вообще?». Вопросы, которые в ней просто надрывались. которые каждый раз указывали ей свое место. На которые она просила ответа у него, но он только раздражительно отмахивался. и, наверное, думал «чертовы бабы. Одни истерички». а у нее сердце надрывалось и плакало, а он не понимал. И это плохо. плохо, когда она до сих пор в страшном неведении. плохо, когда ее до сих пор сжирают ее страхи. Все это очень плохо. однажды он от нее устанет и однажды он ее бросит.
Все происходит резко и быстро. она растерянно смотрит на его лицо. Не решается смотреть сразу в глаза. а просто рассматривает черты его лица. такого родного лица. Она бы даже, наверное, коснулась большим пальчиком щеки. или указательным кончика носа. Но она лишена любо возможности пошевельнуться. она смотрит на складки вокруг глаз, потом ниже. на его губы, на его подбородок. она все разглядывает это с какой-то непонятной тоской. Впрочем, тоска эта ее одолевала почти каждую ночь. когда она лежала на своей подушке, подбив под себя ладошки и внимательно разглядывала его спящего. То есть она думала, что он спит. а он, наверное, просто притворялся. он же зверь и он слишком чутко спит. И чувствует все взгляды. даже если это совсем не тяжелый и обременяющий. А нежный и сонный. когда ему надоедало притворяться, он резко распахивал глаза и тут она резко закрывала свои большие глазки. Тут она притворялась, что вообще спала и даже на него не смотрела. больно он ей нужен. А он нужен. черт побери, как он был ей нужен.
он прижимает ее, он дышит ей в губы, он излучает такую большую опасность. А она не боится. она смотрит на него, она умудряется высвободить одну руку и коснуться ладошкой его затылка. Она ничего не говорит, ничего не делает. она просто смотрит на него и запоминает. Пока его настроение резко не меняется. да Кира уже давно привыкла к таким вспышкам, но все равно вздрагивает. когда глаза становятся жестокими и совершенно безразличными. Вздрагивает и пугается. пугается не того, что он может ее избить сейчас. а пугается чего-то другого. она прижимает сильнее ладошку к его затылку, у нее срывается дыхание, ей тяжело говорить.
Хорошо. я уйду, отпусти и я уйду. клянусь. Заберу вещи и уйду.
Ни капли истеричности. Ни капли каприза. зато море и по колено, и даже по горло боли. И осознание. он ее отпустит. То, чего она боялась больше всего на свете. Он. ее. отпустит.

 Отправлено: 27.03.10 15:59. Заголовок: Я не подарок для теб..

Я не подарок для тебя.
И этим мучаешься ты.
Я слишком долго догонял твои красивые мечты.
Григорий Лепс

флэшбэк

Восемь.
Ее ладонь где-то у него на затылке, только он не чувствует ни одного прикосновения; глаза горят, смотрят искоса на браслет, столь ярко выделяющийся на фоне той черной ярости, что витала по кругу, и смотрят так, словно нет ничего рядом: нет ее тонких пальцев, нет этих губ, абсолютно ничего, только запястье и серебро, усыпанное бриллиантами. И настолько гневно он впивался в него взглядом, настолько усердно он провожал зрачками его изгибы, что порой никакого терпения не должно было уже хватить, а он отсчитывает какие-то жалкие секунды.
Семь.
Отсчитывает медленно и с расстановкой, сжимая кулаки, отчего вены вздулись на ладонях, а еще одна беспощадно пульсировала на виске, пульсировала с шумом и огромным грохотом, который тотчас же отдавался в ушах, но даже он не смог заставить его вздрогнуть и оторваться от ненавистного браслета. И никаких мыслей не осталось, никакие вопросы более не раздражали своим присутствием, ибо вся злость, что кипела в пристальном взгляде, была собрана воедино, чтобы буквально через семь секунд обрушиться и раздавить все то мимолетное умиление, которому он так искренне успел удивиться.
Или уже шесть?
Кровь продолжала шумно жечь вены и не думала даже останавливаться, чтобы он смог разобрать слова, ведь ее губы как-то резко приоткрылись, выбрасывая несколько предложений ему в лицо, а он и не думает ловить их, продолжает смотреть на запястье да скрипеть зубами, а потом неожиданно хмурится и поднимает взгляд, желая вспомнить, на какой цифре он там остановился.
Не вспомнил.
- Повтори.
Браслет отошел на второй план. Или на третий, а, может, и еще дальше, но он уже не смотрит на него, старается только говорить так, чтобы самому слышать свои слова сквозь тот огненный грохот, который беспрестанно бьет о висок голубой жилкой. Оттого голос громче обычного, и шепот его становится еще усерднее и излишне непривычным, а еще болезненным, становясь более похожим на глухой хрип. Горло сразу сдавило колючее кольцо, но он не чувствует, он не помнит даже об этом, он просто хочет услышать то, что она выплюнула ему в лицо, пока он испепелял взглядом ненавистный браслет.
Секунды исчезли.
Он перестал их считать, не вспомнил, как горел желанием убить ее молниеносно, если она не зайдет хотя бы за его спину, он словно очнулся от ее брошенных фраз и движения губ, вынырнул из бессознательного состояния, так и оставив рассудок наполовину расколотым. Он только подался вперед, совсем немного, сокращая расстояние до непозволительного минимума, и вот теперь снова усмехается, мерзко и плотоядно, зная и чувствуя: с каждым своим словом она невольно будет целовать его легким касанием, а он опять не будет ее слышать, будет терпеть и щурится, чтобы отступить в последний момент, освобождая ей дорогу.
Чертова истеричка.
- Повтори.
Еще раз. Чтобы окончательно и бесповоротно. Чтобы это жалкое слово, жалкие семь букв не хрипеть ей в лицо, как хрипел буквально несколько секунд назад, а едко перекладывать прямо на губы, медленно и жестко, требуя и настаивая, и выжидая, в конце концов, когда она, наконец, дернется, желая освободиться. Когда терпение снизойдет на нет, когда можно будет с силой ударить по стене, рядом с ее скулой, и когда она все-таки уберется из виду, не будоража более его желание.
Искусственная страсть, разбавленная алкоголем, уже притаилась за порогом, чтобы забрать его с собой, когда он все же покинет помещение, чтобы подтолкнуть в объятия жаркого Рождества и странного понятия о свободе. Однако он не спешил, он вовсе забыл обо всем, даже о выходках этой выскочки, видел лишь ее глаза и губы, с которых вот-вот должны были сорваться повторные фразы. Просто обязаны были. И никакого браслета.
И все-таки он отводит глаза в сторону, натыкается на серебро и чуть заметно поджимает губы, но уже не звереет, уже не темнеют его зрачки, напротив, в них успела появиться некоторая ухмылка. Грохот постепенно стихает, виски не разрываются под натиском вен, просто пульсируют, ладони расправляют кулаки – медленно и ощутимо он начинает успокаиваться, хотя браслет продолжает его изрядно раздражать своим блеском.
Снова глаза в глаза.
Она должна повторить; кричать, шипеть или шептать – без разницы, но она должна. Она должна, а он обязан услышать, обязан чувствовать ее мягкие уста на своих поджатых губах, обязан отпустить и окунуться, наконец, в Рождество и некую странную свободу.
Если снова не помутнеет его взгляд, призывая отсчитывать спасительные десять секунд.
Или уже шесть?..

 Отправлено: 27.03.10 19:17. Заголовок: Люби меня, люби меня..

Люби меня, люби меня, люби меня, люби меня, люби меня, люби меня, люби меня, я буду тем, кем ты захочешь. Пользуйся мной. Переделывай меня. Разорви меня на части. Преврати во что угодно. Только люби. (с)

Он добивает. Он так режет по живому. Уходит без оглядки и причины. Он слишком быстро удаляет телефоны. Он слишком мой единственный мужчина.(c)

А ей так хотелось всегда закричать. глупый, ну ты что, ничего не видишь? Совсем ничего? закричать, затопать ногами, заплакать. Упасть на свои острые коленки, уткнуться лицом в ладони. и долго думать, что же она делает не так. Много капризничает, наверное. много истерит и много выматывает ему нервы. он деловой, ему некогда растрачиваться на такие пустяки. Ему некогда и у него на запястье тикают дорогие часы. и он деловой и он знает, что время деньги. Время власть. а тут в его жизни появляется взбалмошная девица. Капризная, несносная. которая постоянно треплет ему нервы, которая постоянно его дразнит. А еще она постоянно лезет со своими нежностями. наверное, давно опротивела ему. от этой мысли у нее холодок по коже. Ну правда что. Она постоянно пытается поцеловать его ласково. или с утра в уголок губ. Тогда он перехватывает ее за шею и учит, как надо целоваться. жадно и до изнеможения. она таскает его на тусовки, хотя время деньги же. И вообще он терпеть не может тусовки, а на этих тусовках подают такой паршивый виски. она смеется, танцует. Машет задорно ему ручкой. а ему некогда разделять ее радость и вообще он уже очень давно разучился радоваться. А потом к нему подходит какая-то женщина, с которой он давно знаком по бизнесу. У нее шикарный каштан волос. она фигуристая и привлекательная на лицо. от нее, наверное, пахнет какими-то очень дорогими духами и верхние пуговицы рубашки расстегнуты. ее зовут Жизела и он давно с ней знаком и это просто бизнес. Но маленькая истеричка маячит в стороне. она смотрит на то, как эта шикарная Жизела начинает ворковать с ним и понимает. что она закипает. Медленно, но верно закипает. она вдруг материализуется где-то рядом с ней и молодым официантом, что разносил напитки. И как будто так случайно толкает этого официанта на молодую женщину. Устраивает маленький переполох. а Том. Том все прекрасно видел и знал, чьих рук это дело. он вытаскивает с вечеринки ее за шкварник и шипит угрожающе. Обещает, что оторвет ей тупую голову за ее тупые проделки. а она сначала кричит на него, топает ножками. Даже умудряется снять одну туфлю, чтобы зарядить ему по голове. потому что ну какого черта он флиртует с какой-то там кобылой прямо у нее на глазах? Ну какого черта, когда она так страшно ревнует. когда она давно сказала, что он ее мужчина и он должен быть только ее. Она наказала это ему с очень серьезным лицом и даже подняла верх пальчик. а потом кротко улыбнулась и поцеловала в лоб. Том перехватывает ее руку с туфлей и бьет об стенку. так, чтобы вылетела к чертям туфля и чтобы остался синяк на любимом запястье. А еще лучше было взять за голову и так же об стенку. чтобы оттуда вылетели все глупости и капризы. Эти нескончаемые ее капризы. он разворачивается, чтобы стремительно уйти. А Кира окрикивает его так растерянно «ну куда ты?». Догоняет на полпути, обнимает за шею. она совсем не хочет его отпускать. Она тихо извиняется. И честно признается, что просто ужасно приревновала его. и на кой черт сдались ему ее извинения? маленькая тупица. Вот что изматывало его больше всего на свете. а иногда он будто бы специально ее дразнил. Опускал многозначительные взгляды в сторону красоток у стойки, когда они завтракали в каком-то кафе. Тогда Кира не выдерживала. вскакивала с места и щедро выливала на него свой холодный чай. и тогда он тоже страшно бесился, что эта чертова выскочка так много себе позволяет. и дома он показывал ей свое место, когда хватал за волосы и очень жестко целовал губы. а она истерила, истерила. Громко истерила и пыталась его ударить. потому что он был слишком грубый тогда. Но он еще больше раззадоривался только. А она любила. Как она любила, да и любит сейчас. ведь если любишь, то любишь все. Хорошее, плохое. так что иногда ей было все равно, вспоминает ли он о Кире. потому что ей достаточно было вспоминать его в минуты, когда не было рядом.
А может она просто не идеальная женщина и вообще не достойная его. Черт его знает. но разве он ничего не видел? разве не чувствовал своим расхваленным звериным чутьем, что она старается? Да, старается, как может. пытается быть для него самой лучшей. Самой-самой. чтобы у него и в мыслях не было посмотреть на другую женщину. А может все это просто очередные сопли. И может все это на самом деле не стоит усилий. может, может. Да может быть все что угодно. а сейчас он так близко и некогда думать об этом. Это все такая чушь, когда так сильно чувствуется его тепло. когда она хочется потянуться и поцеловать его где-то в том месте. где бьется жилка на шее. Но нельзя.
Мену вдруг прослеживает траекторию его взгляда. удивленно распахивает глаза и прислушивается к тому. Как дико бешено бьется его сердце. она осознает все в одно мгновение. В то самое, когда он еще сильнее прижимает ее к стенке. и к себе, к своим губам. она вздрагивает, да она вообще всегда дрожит в его руках. И сейчас. Она смотрит ему в глаза, она слушает всего лишь его одно слово. И она не пытается на самом деле вывернуться. и она не боится, что он может ее ударить. Пусть бьет. пусть делает уже что хочет. Но пока он здесь. Он с ней. она называет его не «Керрот». В кое-то веки она называет его по имени. она глупо рассеянно улыбается ему в губы. Она опускает ручки и обнимает его за шею. она такая глупая, глупая. И нежная.
Том… Том…, это Ривер. Это подарок моей сестры.
и все, что она успевает сказать. Потому что когда она произносит только его имя, губы касаются его губ. и это конец всему. конец ее сценарию, по которому она должна была крикнуть ему в губы «да, подонок, да, это подарил другой мужчина». Она вообще все испортила. а сейчас? сейчас она целовала его нижнюю губу. и если он оттолкнет ее, она не обидится. А пока он позволял ей прижимать за шею и целовать. пока он позволял таять ей прямо у него на руках.

 Отправлено: 28.03.10 05:40. Заголовок: Ох, эта ночь! Отчаян..

Ох, эта
ночь!
Отчаянье стягивал туже и туже сам.
От плача моего и хохота
морда комнаты выкосилась ужасом.
Владимир Маяковский

флэшбэк

Дрожь. Сладкая мелкая дрожь пробивала ее тело, и он чувствовал, наслаждался и не мог скрыть ухмылки, что то и дело набегала на его лицо. А она дрожала. Дрожала как раньше, когда он не видел ничего, кроме ее длинных ног и тонкой талии, или когда простынь хрустела в ее пальцах, или же когда он отшвыривал ее в сторону, чтобы в следующую секунду она дрожала именно так. От страха, гнева или желания – это неважно, это постороннее, главное – сладкая мелкая дрожь.
И снова он чуть было не лишился своего расколотого надвое рассудка, чуть было не набросился на нее, хотя о каком «набросился» может идти речь, когда ближе уже некуда, когда губы напротив и глаза в глаза? Только ему все равно, все равно сейчас и было бы все равно, коль стала бы она с остервенением бить его и вырываться; и мысль мельтешит из одного виска в другой, слишком быстро и яростно превращаясь в твердую уверенность: он хотел, чтобы ее маленькие ладошки отталкивали его. Хотел, желал и думать более ни о чем не мог, одна лишь эта мысль, которая от одного виска к другому, однако она даже не думает дернуться, дрожит лишь, что только заводит да раздражает его еще больше.
Хрупкие запястья, от которых он так старательно отводил взгляд, тянутся к его шее, а он даже не в силах понять этого, потому как очередной блеск ненавистного браслета – и снова поджатые уста да стиснутые зубы, снова опьяняющая тяжесть начинает налетать на его глаза и налетела бы обязательно, скрыла бы за своей чернотой его легкую ухмылку зрачков, если бы не эта дрожь. Сладкая мелкая дрожь, которую он ощущал чуть ли не своими губами, которая отрывает его взгляд и перемещает куда-то вниз, а ее ладошки уже скрылись из виду и обнимают излишне трепетно, отчего настойчивая мысль начинает биться еще сильнее, даже требовать, чтобы она сейчас же прошипела что-то или выкрикнула, не важно, совершенно не важно, лишь бы билась и вырывалась из его стиснутых объятий.
А потом хлопок.
Громкий и неожиданный, где-то у затылка что ли, или еще где, но нет уже никакой мысли, нет никакого желания и твердой уверенности, что скользила от виска к виску, нет ничего, кроме этого хлопка, потому как никакой мысли просто не стало. В одно мгновение, стоило ей только назвать его по имени, как хлопок…нет же, взрыв где-то у налитого свинцом затылка – и все.
И больше ничего.
А она будто издевается над ним, сдавленно повторяя его имя во второй раз, касается его губами и улыбается слегка, когда у него каждая мышца натянулась в струну излишне сильно, готовясь порваться в любой момент с таким же хлопком, как и тот, что где-то у затылка. И еще пару слов, таких же глухих, только он разбирает их не сразу, продолжая мысленно смаковать свое имя, сдавленное имя с ее губ, которое она так редко шипела ему в лицо.
- Ривер, говоришь?
Кажется, будто слов его не слышно вовсе, один хрип, но даже этот хрип сквозит недоверием, сарказмом и некоторой иронией. Он не думает: правда или нет – он вообще не думает, ведь последняя мысль исчезла в каком-то странном хлопке, а больше и не осталось, больше их нет, только сочные уста напротив, что шептали его имя пару секунд назад.
И больше ничего.
Но стоило ей закусить его нижнюю губу, как всякое выжидание исчезло напрочь; и вот он выпрямляет согнутые в локтях руки, что упирались в стену около ее скул, и выпрямляет для того, чтобы тотчас же второй ладонью схватить ее за волосы, но не стягивать их по обыкновению, а лишь прижимать к себе сильнее. Целует жестко и гневно, жадно упиваясь ее некоторой наивностью и даже нежностью, желая насытиться сразу же и мгновенно, выпить все ее силы и желание за один раз, оставляя лишь прожженные глаза.
Опять та же усмешка, мимолетная и почти незаметная, так как он отрывает ее от себя, чувствуя, что ее воздух давно на исходе, однако все также держит за волосы, смотрит на ее припухшие от его остервенелого поцелуя губы – и снова пульсирует голубая жилка.
- Значит, Ривер.
Рука сгибается в локте неожиданно – и она в очередной раз накрыта его телом, зажата им, а он не чувствует даже той боли, что пронзила его ладонь, скрытую за ее волосами, от резкого удара о стену. Чувствует только ее разгоряченное дыхание и нежные ладошки на своей шее.
И больше ничего.
Не остается больше никакого терпения, остается только яростное желание, которому он тут же поддается, вновь целуя ее, уже не столь усердно, но глубже, с расстановкой, выжидая, когда же у нее подкосятся ноги, когда она сдаст свои позиции перед ним, чтобы он мог резко отпустить ее, заставляя медленно сползать по стене. Но после. Все это после. Сейчас только ее мягкие губы, отравленные его натиском.
И больше ничего.

 Отправлено: 28.03.10 12:01. Заголовок: Боль. ты шептала бол..

Тихо ночь утратила свое предназначенье
и рассвет украл с небес последнюю звезду.
Расставаньем мы обручены
и обречены,
Но я тебя найду,
и я к тебе приду. (с)

Боль. ты шептала боль, моя любовь. Если бы услышать это вновь. Кира привстает на носочках, чтобы доставать до его губ. она маленькая и стоит босиком, и ей приходится тянуться до его губ. А еще она такая хрупкая, что, кажется, что под натиском его тела она просто рассыплется на составляющие. Или, по крайней мере, у нее должны угрожающе захрустеть косточки. Как когда-то хрустели ее аккуратные запястья. На утро все в синяках. Это продолжалось, казалось бы, вечность. У нее вечно были запястья все в синяках. И тонкие ручки, то и дело, перемежались синими разводами. и все это ей приходилось прятать под перчатками. Когда он оставлял следы у нее на шее, ей приходилось одевать водолазки под горло. а самое главное было то, что она покорно скрывала следы, оставленные им. Не со злостью, не с горечью. а покорно и даже как-то нежно. Сумасшедшая маленькая моделька. да любая на ее месте уже давно бы послала к черту такого молодого человека. Который мог ударить, мог унизить. Который мог в порыве страсти ударить головой об изголовье кровати и потом даже не извиниться. Который смотрел на изувеченные запястья и пропускал на лицо свою усмешку. да любая бы заехала ему по лицу и по этой усмешке чем-нибудь потяжелее. Только это сделала бы любая. Но не она. То есть бывали утра, когда она смотрела на себя в зеркало и тут же его разбивала. Морщилась от резкой боли в ладошки и вытирала кровь. Быстро догоняла своего подонка у самых дверей и кричала ему вслед проклятья. А если успевала, то и ударяла кулачком по спине. Он усмехался и уходил. а бывали утра, когда она с безмятежностью смотрела на свои запястья. Приподнималась на локтях на кровати, чтобы потянуться и поцеловать его в плечо. разбудить этим жестом и уткнуться подбородком ему в плечо. Пронзительно глядя куда-то сквозь него. В эти утра она была как никогда задумчива и тиха даже. что было очень странно для такой маленькой истерички. Но в такие утра она не сыпала на него ругательствами и даже рассматривала свои запястья с какой-то нежностью. когда он уходил из дому по делам, а она оставалась в светлой кухне за столом. Она держала ручки у себя на коленках и рассматривала запястья. Опустив лицо и свои глазки вниз. и позволив парочке волнистых прядок упасть ей на лицо. В такие утра она по нему скучала. Она скучала по нему каждый день, когда его не было рядом больше пяти минут. она скучала по нему каждый день, когда он сидел рядом и корпел над какими-то важными бумажками. И изредка кидал на нее взгляд и усмехался. Когда видел что она так преданно сидит подле него. но в такие утра, когда она смотрела на свои запястья. Она скучала особенно остро. Кира обнимает его, Кира принимает его привычный поцелуй, а сама ласково держит за шею и прижимает к себе. обнимает очень нежно и такое чувство, как будто всем сердцем. Он берет ее за волосы, а она улыбается как-то очень отрешенно. Едва приподнимая уголки губ. и даже если бы он схватил ее за волосы, чтобы ударить не сильно об стенку. Со злости иил со страсти, черт его разберет. Она бы даже не покривилась. А только посмотрела на него как-то очень пронзительно снизу вверх. Он выше ее и она перед ним такая уязвимая. Такая беззащитная. И сейчас, в эту минуту. Она не может думать ни о ком и ни о чем, кроме него. она не думает даже о Ривер, которая скучает и ждет ее, наверное. Которая попросила ее быстрее управиться с этим неприятным делом. Собрать вещи и попрощаться с этой главой своей жизни навсегда. Попрощаться с Томом. а еще ее родная девочка попросила не поддаваться этому подонку ни в коем случае. Не смотреть на него такими большими своими влюбленными глазами. не позволять ему приближаться к ней больше, чем на метр. А он здесь. он ее обнимает, она чувствует его запах. Его одеколон. она нарушила обещание, которое дала сестре по всем пунктам сразу. Но она ничерта, ничерта с собой поделать не может. Ривер не нужно было отпускать ее одну, нужно было поехать вместе с этой глупышкой и управиться со сбором вещей за полчаса. А не за два часа, как это делала Кира. Да она как будто нарочно растягивала время. Она давала судьбе подумать еще. Нужно ли их встречать еще раз. и судьба капризная одумалась. Привела Тома домой тогда, когда она еще сидела там, на полу, и пыталась застегнуть дурацкий чемодан. когда она проводила, казалось бы, последние минуты и последние минуты дышала его запахом. Которым пропитался уже весь дом. Но какая же капризная судьба. Когда она плакала и молилась над телефоном, чтобы он ей позвонил. Телефон упорно молчал. когда она вроде бы была готова тихо исчезнуть из его жизни, он вернулся домой немного раньше и застал ее. И теперь. она его целует с таким трепетом, с такой дрожью, хотя еще несколько часов назад говорила и шипела сестре про то, что швырнет этого подонка. Что он ей не нужен. И сейчас она была готова хватать его за плечи, целовать, целовать. Умолять. только чтобы он не уходил. Мой, но должна сказать тебе – чужой. Двери закрывая за тобой, пусть еще горит на моих губах твой поцелуй.
Ты же мне веришь? правда веришь...
Ну как же он ей не верил. Она же никогда не изменяла ему, она же вечно была верна ему одному. Она говорит это в перерывах от поцелуев. Отрывалась от его губ, злила. Злила тем, что прерывала поцелуй и портила все словами. Она так изнеможденно шептала ему в губы, спрашивала. Совсем не ждала ответа, потому что знала, что он промолчит. А потом снова целовала. Снова приподнималась на носочках, гладила его по шее. вдруг останавливалась и отрывалась, чтобы обхватить его лицо ладонями. Которые так предательски дрожали до этого. но сейчас так успокаивались, когда она держала в руках его лицо. И целовала уже подбородок. его красивые скулы, лоб. Касалась припухшими губами его глаз. Уголок губ. снова тихий нежный шепот в губы. Она его так просит.
Слушай. Ты же куда-то собирался? Не уходи. побудь со мной.
Стань самым безмятежным легким сном. Я судьбу прошу лишь об одном. Пусть хранит тебя каждый новый день нежность моя.