FALLEN PARADIZE

Ставшие однообразными да тягучими, словно приторная сахарная вата дни сменяют столь же одинаковые мучительные ночи в глухом, при этом добровольном одиночестве. Разноцветные иссохшие осенние листья постепенно уступают законное место наряду из белоснежного снежного покрова. А он – молодой рассеянный, о ужас, глава клана, который бережно хранит лишь ради памяти об их с братом едва ль не беззаботном детстве – забито бродит по саду да прилежно, нервозными пальцами, зачёркивает дни в календаре. Его личный календарь, что яростной стрелой пронзает окровавленное сердце. В сей день оставались минуты до освобождения…его драгоценного Айзена?.. Или же совсем не его враждебного безумца Кайдзю?.. Нет, негоже об этом рассуждать слишком много, благо, он наивно верует, всё равно случится лишь то, что предписано самой судьбой. Что ж…даже если воспылавший ненавистью долгожданный братец возжелает разорвать на куски болезненно ударившего по самой душе капризного младшего, то он будет вполне справедлив. За предательство, разве заслужил Икуя снисхождения? Очевидно, он и сам себя вовек не простит. Что уж говорить о том, чтобы хотя бы попытаться вымолить прощения у Айзена, коего нынче предстоит учиться называть пугающим именем…Кайдзю. Будто демон, вырвавшийся из ада, страстно жаждущий сжечь живую плоть своей былой Красавицы огнём, не оставив пепелища. Посему, Икуе следовало бы благоразумно скрываться, бежать, сокрыться подле дальновидно сделавшего ноги отчима и хитроумной матушки. Однако, он принял иное решение. Встретиться со своей судьбой лицом к лицу. Пусть даже в обличье безжалостного хищного зверя. Ведь этого зверя взрастил… сам неразумный глупец Икуя, своим предательством и жаждой злата да мимолётных глупых радостей жизни, как казалось по беспечной юности. Теперь же звон монет пугает и коробит. Заставляет вздрагивать, становясь меньше ростом. Впрочем, как всякий звук и даже собственная тень.
Нет, Красавица чётко решил для себя – никуда не бежать. Он единожды предал любимого брата, отринул от него ради призрачной мишуры благ. Из-за ненасытности Икуи и дурной тяги к парчовым тканям да ленным посиделкам с золотыми кубками та его невеста превратилась в кровавое месиво, без вины виноватая девушка, как и всё её семейство или гости, оказавшиеся в недобрый час в неверном месте. Икуя в той ужасной, не дающей ему покоя и сна расправе, винит только и только себя. В каком шоке он бы не пребывал – никогда не винил Айзена. Он позорно и трусливо его ни разу не навестил. Вероятно, ещё больше взращивая в Айзене-Кайдзю невысказанную ярость. Просто не нашёл себе сил взглянуть в его глаза в заточении. Его Айзен, обернувшийся лютым демоном, что ненавидел любые клетки и в них зверел. Боги…что же брат теперь с ним, несчастным, сотворит, за всю былую причинённую боль и изрядно наделанные ошибки? Икуя пугливо кусает свои пухлые, капризно изогнутые губы, и всё же остаётся стойким в намерении представить пред его судом. В белоснежных одеждах, будто монах, что погребал себя в этом замке, ставшем его могилой. Ибо некогда родной дом сделался безликой пустотой…он же влачил одинокое существовании в одеждах, ставших его саваном. И никого к себе не подпускал. Он всё равно так глупо и наивно хранил себя лишь для своего былого возлюбленного и предстоящего мучителя.
Здесь, посреди холодной красы зимнего сада, покрывшегося саваном инея, Икуя, в нежных невесомых одеждах словно сливается с пейзажем, невидимкой быть его устраивает, успокаивает и будто убаюкивает беспокойство. Он, пожалуй, считается самым нелепым и непутёвым из молодых глав. Тем, что робко немеет на почётных собраниях, начинает заикаться и нервозно обмахивать веером застенчиво вспотевшее от натуги дум лицо. Тот, что буквально истерически понятия не имеет, как вообще разрешать серьёзные проблемы и сложности и готов рыдать от собственного бессилия вперемешку с тугодумием. Вот бы родиться ему девушкой…ну а что, с его чувственными губками, коих в своё время Айзен обожал порочно касаться языком…многое в этой жизни было бы проще. Ику ведь до того привык полагаться на надёжное и крепкое плечо своего Айзена…который теперь его уничтожит за то прошлое, что никогда не дарует им покой.
Он рассеянно и нервно скрупулёзно посчитывает часы и собственные шаги. Сбивается со счёта, злится и начинает заново. Мальчишка, что стал главой без малейших познаний и умений как вести дела да погрязнув в бумагах, мечтающий в них утонуть да сгрызающий ноготки в ужасе, а не надумает ли часом кто-нибудь лихо вызывать его на бой. Икуя, ясное дело, боя не переживёт, только вот пред смертью умудрится опозориться по полной – это слишком даже для его изнеженной натуры красной девицы на выданье. И всё же…этот трепетный, избалованный мальчик, не привыкший знать отказа, марать рук, готов набивать мозоли на пальцах, устраняя сорняки меж тех самых цветов, кои клятвенно божился не трогать. Цветы матушки Айзена…но…тогда Айзен был здесь. А нынче тут бродят лишь призраки и Икуя. Он не может позволить лютой зимой увять бутонам, что были столь дороги сердцу его любимого. Он бережно укрывает их своими самыми тёплыми накидками, сам же стоит в лёгком одеянии на пронизывающем ветру. Смешной глава, над коим не насмехается только ленивый. Глава-неудачник, сохранивший клан ради брата, обещавшего уложить его в красивых побрякушках в золотой гроб.
Он спиной ощущает колебание воздуха. И затем всем телом – глухой скрип ворот. Плечи невольно взлетают вверх в немом испуге. Он на секунду прикрывает глаза, ощутив горячее тяжёлое дыхание того, кого не навестил ни разу. Кого ждал каждый грёбанный день будто в первый и последний раз. Он грациозно и нежданно молниеносно разворачивается, дабы, заключив Айзена в объятия, прильнуть в неотрывным, чувственном, жадном и ненасытном поцелуе, дабе почти тут же пугливо оторваться и, наконец, найти в себе силы заглянуть в глаза. Пылающие зверским племенем. Любимая ухмылка – животный оскал. Кайдзю…а он, онемев и от страха и от его лютой близости, нежно водит пальцами по покрытой дорожной пылью щекам с неаккуратной щетиной, коей прежде Айзен не допускал.
-Я украл у тебя поцелуй… теперь можно и умереть. Быть истерзанным. Всё, что пожелаешь. Лишь бы тебе стало легче.
Голос дрожит, но Икуя даже не пытается ускользнуть от его гнева. Много воды утекло, многое изменилось...но капризный принц поцеловал своего разом озверевшего брата, как когда-то воровато в саду они целовались мальчишками. Он его ждал, даже его возмездия. Он никому не давал себя касаться и не касался сам, даже если Кайдзю без жалости разорвёт его тело.
-Ты ведь уже никогда не простишь мои грехи…Кайдзю? Что бы я не сделал… ты не дашь мне ни единого шанса свои ошибки искупить.
Айзен, может быть, сломает его руки, что столь дерзко посмели коснуться его щёк… Ику улыбается ему робко…смиренно. Икуя примирился со своей участью. Кайдзю поизмывается над ним и не оставит мокрого места. Все пытки мира покажутся Икуе блаженством. Он больше совсем не носит украшения. Он не стремится обвеситься золотом, как когда-то праздно мечтал. И их дом детства…он отнюдь не уютный и парадно не украшенный. Больше похожий на могилу для дремлющей Красавицы. Его любимый брат, такой пугающий…любовь жизни, всех перевоплощений. В коих Айзен всё также будет своего любимого предателя устрашающе пытать.

Айзен был похоронен, когда разбилось его сердце при виде Ику в свадебных одеждах, что миловался с другой. Тогда Айзеном окончательно завладел Кайдзю, что на той кровавой расправе не пожалел даже перепутавшего двери курьера. Айзен выл, в агонии рвался к своей красавице, скулил и не понимал, почему так. Но Кайдзю этого слабака запер, заткнул, насладился тем, как прикрывал свои красивые глазки Красавица, как по его губам текли соленые слезы. Его губы были самыми вкусными в мире. Как только мог он отдать эти губы кому-то другому, когда они навечно должны были принадлежать Айзену. А теперь Кайдзю.

Каждый год своего заточения, когда приходило время «свиданий», он ждал лишь одного. Его подельники даже не пытались, понимая, что Кайдзю весь день просто сидит и смотрит на дверь, ожидая, что Красавица пришел. Но он сдержал обещание. Не пришел ни разу. Возможно, это и дало Кайдзю ту злость и силу, чтобы «Оводы» выросли. Если бы Икуя навещал… может быть Айзен бы взял власть и вновь поплыл, забыл бы про «Оводов». Но нет. Икуя ни разу не навестил. Взрастил ненависть и злость в Монстре.
Кайдзю отжимался с мыслями об Ику. Кайдзю вел дела из тюрьмы с мыслями об Ику. Кайдзю взращивал в себе ненависть к этой красивой шлюхе. Но в то же время все сильнее умирал вдали. Всем естеством он желал сломать хрупкую шею сводного брата, и всем естеством ему хотелось вновь вдохнуть аромат его шелковых волос. Красавица всегда за собой следил. От Красавицы всегда пахло так, что Айзену голову сносило. Сносило голову и в камере. Запаха не было, но он был сохранен в памяти у Айзена.
В нем расцветала злость. «Оводы» становились куда хуже, чем «Тарантулы», потому что из тюрьмы Кайдзю злился. Ему нужна была кровь. Теракты, дикие расправы. В какой-то момент «Оводы» стали просто страшной группировкой. И никто не знал, что за всей этой жесткостью стоял один маленький Красавица, что разбил сердце Монстра, чудовища, который перестал видеть смысл в человечности. Пока у «Тарантулов» есть цель и идеология, у «Оводов» жестокость и устрашение.

Из тюрьмы он выходит почти героем. Что сумел не просто сохранить клан, но и сделать его могущественным. И Кайдзю благодарит своих соратников, изучает то, чего добились «Оводы» под его руководством, но пока он был недоступен. Только в резиденции он быстро откланивается, обещая вернуться позже, ибо у него есть одно важное дело. Красавица. Глава клана Хасаши, где был рожден Айзен. Его сводный младший братик с губами такими сладкими, словно мед.

На глаз Кайдзю надевает повязку, потому что, если будет смотреть на Красавицу в оба, то ослепнет от его красоты. Иллюзий он не питает. За Ику следили. Айзен дал четкие указания, что, если кто-то будет с братом слишком близок, то Кайдзю желает видеть вырванные глаза смельчака. Больно нравятся ему глаза. Возможно, Ику это сам понимал, возможно, нет. Но вырванных глаз было не так много. Коллекция не слишком пополнилась.

Кайдзю идет. Он оказывается возле некогда своего дома. Тут же видит Красавицу. Принцессу. Чертову шлюшку. Открывает ворота, оказывается за спиной Ику. Дыхание его не сбито.
Ику разворачивается, волосы его от ветра врываются своим неповторимым ароматом в ноздри Кайдзю, а плюшевые губы Красавицы накрывают его. Только Кайдзю на то и Кайдзю, что губы-то брата он своими терзает, потому что вкусно, потому что как самый сладкий десерт, по которому изголодался. И он кусает. Прокусывает нежную плюшевую губку любимой шлюшки. Струйка крови стекает куда-то в район шеи, пока Кайдзю продолжает жадно терзать медовые сладкие губы. А потом отстраняется и ухмыляется зверем. Большим пальцем собирает кровь из губы, чтобы облизать его и плотоядно ухмыльнуться. Горит глазом, что не прикрыт повязкой. Шлюха все еще самый красивый. Но все еще шлюха.

- Украл поцелуй? – ухмыляется, грубо перехватив запястья Ику, не позволяя больше себя касаться, - обычная практика для такой шлюшки, как ты.

Кайдзю не может взгляда оторвать. Какая красивая шлюха. Какая все еще любимая красавица. Хочется впитать каждую черточку. И Кайдзю даже дышит тяжело. Никому не отдать. Только себе.

- Ты стал главой клана… слабак и шлюшка? Что ты можешь дать клану? – насмехается Кайдзю, схватив Ику за волосы и заставив наклониться к себе, - помнишь, что я тебе говорил? Ты станешь моей шлюхой. Я пришел за тобой. Собирайся.

Языком он проводит по щеке Ику, сдавливая красивую хрупкую шейку до хрипоты и до того, что останутся следы. В доме Кайдзю, что ему выстраивали люди из клана, пока он был в тюрьме, целый этаж как мечта кого угодно. Гардеробная, куча украшений, спальня в золоте. Все это как насмешка и унижение для шлюхи, которую Кайдзю заберет, которую забыть не может. Он унизит шлюху Ику по полной, потому что не смог разлюбить.

- Сегодня я осыплю тебя бриллиантами и трахну, - ухмыляется жутко, как безумец, - тебе же не нужны чувства. А мне не хочется трахать никого, кроме тебя. Пока.